— А ты?
— Я? Скажу без лишних слов: я лучший стрелок на свете. Могу мухе яйца отстрелить с тридцати шагов.
— Разве у мух яйца есть?
— Потому и нету, что я всегда поблизости.
Антикас Кариос добрался до пещеры около полуночи. Борода его обледенела, как и грива его коня, и оба они смертельно устали. Последние две мили всадник едва держался в седле, борясь со сном.
Кебра завел коня в пещеру, и Антикас сумел спешиться только с третьей попытки.
— Садись к огню и грейся, — сказал Ногуста.
— Нет. Сначала кони. — Антикас достал из-за седла толстую вязанку хвороста. — Я подумал, что дрова могут пригодиться. — Он снял перчатки, растер пальцы и медленно, неуклюже стал расседлывать своего гнедого.
— Дай помогу. — Ногуста снял седло и положил его на камень.
Антикас, не благодаря, стал расстегивать распухшими пальцами седельную сумку. Вынув оттуда щетку и тряпицу, он вытер коня насухо и начал расчесывать, делая кругообразные движения. Кебра и Ногуста делали то же самое с конем Дагориана.
— Лошадей непременно надо расчесывать? — полюбопытствовал Коналин.
— Да, и дело не только в шерсти, — ответил Кебра. — Кони замерзли и устали. Щетка массирует им мышцы и улучшает кровообращение.
Антикас спрятал скребницу, снял с себя багровый плащ и накрыл им гнедого. Под плащом на нем была рваная, вся в засохшей крови рубаха. Ульменета велела Антикасу снять ее, и он сделал это с большим трудом. Рубашка присохла к ранам, и когда он отодрал ее, порезы у него на груди снова начали кровоточить. Ульменета усадила его у костра и осмотрела. Мелкие царапины она могла заживить сразу, но рана, нанесенная последним выпадом Голбара, нуждалась в более традиционном лечении. Ногуста подал Антикасу чашку супа, которую тот принял с благодарностью. Пока Ульменета готовила иглу и нитку, он оглядывал освещенную кострами пещеру. Зубр, человек-обезьяна, спал у дальней стены. Рядом, прижавшись к нему для тепла, устроились две девчушки — большая и маленькая. Королева сидела в полумраке с ребенком на руках. Антикас заметил, что она кормит дитя грудью, и пристыженно отвернулся.
— Встань, — приказала Ульменета.
Антикас встал, и она, стоя на коленях, принялась зашивать его рану. Начав с середины, она сводила вместе лоскуты кожи. Антикас встретился глазами с Ногустой и сказал:
— Он хорошо умер.
— Я знаю.
— Вот и ладно. Я слишком устал, чтобы рассказывать подробно. — Ульменета затянула нитку, и Антикас поморщился: — Женщина, ты ведь не половик зашиваешь.
— Бьюсь об заклад, перед креакинами ты так не скулил.
Он ухмыльнулся и промолчал. Закончив свою работу, Ульменета провела рукой по ране и тихо запела. Антикас вопросительно посмотрел на Ногусту, но тот развязывал вязанку дров.
Антикас ощутил щекотку и жжение — это было не очень приятно, но совсем не больно. Через несколько минут Ульменета отняла руку, обрезала ножиком нитку и сняла швы. Рана почти зажила, и Антикас почувствовал себя освеженным, как будто проспал несколько часов.
— Искусная же ты лекарка, — признал он.
— Видел бы ты, как я половики зашиваю. — Встав, она пропела свою молитву над более мелкими ранами, размотала окровавленную повязку у него на лбу и велела: — Наклони голову. — Он повиновался, и она, заживив порез, сказала: — Ты счастливчик, Антикас. Если б удар пришелся двумя дюймами ниже, ты лишился бы глаза.
— Странно. Чем я дольше дерусь, тем больше мне везет.
Ульменета, отступив на шаг, с удовлетворением оглядела свою работу и села.
— Ты могла бы спасти Дагориана, если б осталась у моста, — сказал Антикас, но она покачала головой и отвернулась.
— Его раны были за пределами моей власти.
Кебра принес чистую рубаху из выбеленной шерсти. Антикас, поблагодарив, поднес ее к носу и улыбнулся.
— Пахнет розовым деревом. Какая изысканность! Я вижу, мы с тобой одного поля ягоды.
— Навряд ли.
Антикас надел рубашку и подвернул слишком длинные рукава.
— Ну, Ногуста, что дальше? — спросил он. — Что говорят тебе твои видения?
— Надо ехать к заброшенному городу — больше я ничего сказать не могу. Чем закончится наше путешествие, не знаю, но ответ на все вопросы мы получим в Леме.
Маленькая девочка, спавшая рядом с Зубром, вдруг заплакала и села. Девушка-подросток тоже проснулась и прижала ее к себе.
— Что с тобой, Суфия? — спросила она, гладя ребенка по голове.
— Мне демоны приснились. Они меня ели. — Тут девчушка увидела Антикаса, и глазенки у нее округлились.
— Здравствуй, — сказал он ей, но она с плачем зарылась в грудь Фарис. — С детьми я всегда ладил, — сухо промолвил Антикас.
Шум разбудил и Зубра. Он зевнул, рыгнул, тоже увидел Антикаса и стал оглядываться, ища Дагориана. Почесывая у себя в паху, он подошел к костру и спросил:
— Всех поубивал, что ли?
— Я убил одного. Потом из лесу вылезла большая зверюга и прикончила остальных.
— Так она жива еще, зверюга? — испугался Зубр.
— Нет. Свалилась в реку и потонула.
— Это уже лучше. Почти возмещает то, что ты выжил. А парень где? Дагориан?
— Умер.
Зубр, никак на это не отозвавшись, спросил Кебру:
— Супу, часом, не осталось?
— Нет. Остатки доел Антикас.
— А сухарей?
— Их надо приберечь до утра, чтобы детям было чем позавтракать.
Антикас снял свой пояс с мечами, положил рядом и сказал:
— Креакинов осталось четверо, и поверь мне, Ногуста — это на четыре больше, чем надо. Я дрался с одним. Он поступил по чести и снял доспехи перед боем, но в бою выказал нечеловеческую быстроту. Я не уверен, что смогу побить еще кого-то из них, а с двумя мне и подавно не сладить.
— Что же ты предлагаешь в таком случае? — спросил Ногуста.
— Да ничего. Хочу только сказать, что недооценивал их. Я думал о них как о людях, а среди людей нет более сильного бойца, чем я. Но они нелюди. Их проворство и сила не поддаются нашим меркам.
— И все-таки нам придется сразиться с ними, — сказал Ногуста. — Выбора у нас нет.
— Как скажешь. — Антикас улегся у огня и взглянул на Зубра. — Можно, к примеру, его выставить. Его запах быка способен свалить.
— Ох, не нравишься ты мне, хлюпик, — пробурчал Зубр. — Крепко не нравишься.
Утром остатки овсяных сухарей поделили между Суфией, Фарис и Коналином. Фарис предложила свои королеве, но та с улыбкой отказалась. Зубр, седлая лошадей, ворчал и жаловался на голод.
