Вежливо кивнув старухам, Петя двинулся к своему подъезду. Открывая дверь, он еще слышал громкие (как всегда без стеснения, что кто-нибудь услышит), прерываемые тяжелой одышкой слова Меркуловой:
— Значит, в болезнь совсем, бедная вы моя, выходить не в состоянии. А я-то сижу все на лавке и смотрю, чего это Матрены Антиповны не видать. Не зайдет, не посидит, совсем про нас не вспоминает, думаю. А про болезнь-то и забыла, что и с вами она может приключиться…
Еще повернув от старух к подъезду, почувствовал он дурноту, а от резкого перепада уличного света и полумрака подъезда вдруг сильно заболела голова, режуще так, от темени к затылку, даже глаза зажмурились. Петя приложил руку ко лбу, показалось, что лоб горячий, что лихорадит. «Приду — сразу две таблетки анальгину…» — подумал он.
Глава III
Лина, или безумие
Старая графиня сидела в своей уборной перед зеркалом. <…>
У окошка сидела за пяльцами барышня, ее воспитанница.
А.С. Пушкин. Пиковая дама
В другой бы раз он воспользовался таким идущим в руки фактом и, слегка добавив жалоб, симулируя большую болезненность, чем была на самом деле, вызвал бы врача, чтоб остаться дома и не ходить в школу. Поболеть, поваляться в постели с книгами он любил, благо и книг было немало. Это был — пока — единственный ему доступный способ укрыться в убежище: от уличных и школьных обид и огорчений. Особенно часто он болел в седьмом и восьмом классе, об этом тогда даже в стенгазете стишки сочинили бдительные активистки из учкома:
Петя в школу не идет, Он здоровье бережет, Аккуратно по болезни Справки вовремя сдает.
Их больше всего раздражало, что при явных прогульщицких настроениях придраться к Пете было невозможно. Он и в самом деле на каждый свой неприход в школу имел справку от врача. Но сейчас — нет, болеть он не собирался. Все же выпускной класс. К тому же не мог он обмануть Лизу, которая будет ждать его сегодня на Козицком. Да и хотел увидеть ее, обнять, ощутить в руках то странное, гибкое, мягкое, податливое, ласковое, что называют в книжках «женским телом». И все же боль в затылке и темени была резкой, в висках заломило, пока он шел к лифту.
Возможно, раздражающе действовал на голову сам подъезд. С тех пор как выстроили внешний, наружу вынесенный лифт и на месте окон в рост человека оказались выкрашенные грязно-синей краской автоматические двери, подъезд стал сумрачный и холодный. Лампы дневного света, горевшие при этом через этаж, окон заменить не могли, и даже днем чудилось, что ты находишься в каком-то древнем каменном подвале или бомбоубежище. Лифт сделали «по петиции» пожилых и самых уважаемых жильцов дома, которым тяжело было всходить пешком по лестнице.
Остановки лифта были между этажами. Выйдя снова на лестницу, Петя спустился на полэтажа ниже и, подойдя к своей двери, вдруг замедлил нажимать кнопку звонка. Последние пару дней Лина была в ужасно «вздернутом состоянии духа» и покрикивала не только на бабушку Розу, но и на Петю. А он не мог, не умел огрызнуться. А с такой головной болью тем паче оборониться не сможет. В хорошие минуты Лина часто вспоминала и рассказывала, как она его встречала привезенного из роддома и помогала купать его в ванночке, как доставала череду, которую разводили в купательной воде, против всяких кожных раздражений. В плохие же — бывала столь язвительна, что простодушный Петя всерьез обижался на нее. Хотя отец, уезжая, говорил ему, чтоб он на ее срывы внимания не обращал, что она добрая, только с изломанной судьбой: не осталось ни отца, ни матери, живет одна, без работы, с мужем разошлась надрывно, даже два месяца в психушке просидела, но об этом почти никто не знает и знать не должен, понимаешь не должен, потому что это клеймо на всю жизнь, а Лина совершенно нормальная и может еще найти работу и работать да, глядишь, еще и личная жизнь у нее сложится. Петя значительно кивал головой, не очень понимая, какое отношение все эти разговоры о ненормальности имеют к Лине, образованной и изящной.
Да, она исходно была какая-то несчастливица, невезучая, но вовсе не походила на ту плохо бритую шизофреничку в гетрах и башмаках на толстой подошве, таскавшуюся каждый день на почту отправлять письма. Лина была красавица, высокая, стройная, черноволосая, с матовым цветом лица, с красивой грудью, длинными ногами и очень гордилась своим носом «с уздечкой», что она считала признаком породистости. Впрочем, может, так оно и было. Петя в этом не разбирался, но вцдел, что Лина «много о себе понимает», как говорили в таких случаях девочки в школе. Линин отец был сыном Петиного деда от первого брака. Года через два после войны, ее отца, майора Карла Бицына (это была фамилия первой жены деда) посадили, обвинив в симпатиях недавнему союзнику — Америке, слишком уж он настойчиво, на глазах у сослуживцев, учил английский язык. Так он и пропал в лагерях, а через полгода после его ареста и родилась Ленина, и дед-профессор, желая помочь невестке, пригласил их пожить пока у них. Алевтина, так звали мать Лины, не долго дожидалась мужа, завела себе любовника, а тут еще родился Петин брат Яша, и бабушка Роза настояла, чтобы Лина и, главное, ее мать уехала «на свою жилплощадь». Мать Лины собиралась было отсуживать одну комнату у свекра, как учил ее новый любовник, но все же им пришлось уехать, хотя напоследок (это вспомнила Петина мать) Алевтина еще кричала, что не позволит выгнать себя из квартиры, потому что она жена тоже как никак сына Исаака Моисеевича, что не один Владлен у него сын, что если другие сыновья от первого брака неплохо устроились в жилищном отношении, то надо и о ней подумать. Потом все сгладилось, бабушка Роза и дед, которого Петя не знал совсем, помогали Лине, она подолгу гостила у них, потому что ее мать все же сумела выйти замуж за одного из очередных своих любовников и перестала обращать на дочку внимание. Лина называла тогда бабушку Розу бабушкой, и никто уже не вспопинал эти прошлые обиды и неурядицы, словно их и не было.
А потом Лина стала бывать у них в доме много реже, так что, когда Петя подрос, он видел ее случайной гостьей: красивой, веселой, нарядной женщиной, смеявшейся каким-то странным горловым, необычно волнующим смехом, каким мама никогда не смеялась. Лина как раз тогда поступила, а затем окончила труднейший, по словам папы, институт — Архитектурный, сокращенно МАРХИ, причем с отличием, с красным дипломом. И вились вокруг нее молодые гении, предлагая себя в спутники жизни, с некоторыми Лина приходила к ним в гости, но бабушка Роза отрицательно качала головой: мол, слишком молод, положиться нельзя. А Лина тогда цвела, чувствуя себя примой, но ни за кого из «гениальных мальчиков» она так и не пошла, а отбила мужа у какой-то женщины с тремя детьми, — именитого архитектора и дизайнера Диаза Замилова. Петя один раз наблюдал его уже после, в Доме Архитектора, куда попал с отцом в конце семидесятых на выставку Татлина. Диаз был высок, строен, узкоглаз, с «благородной сединой» на висках и принадлежал к направлению «конструктивистского толка». Это последнее обстоятельство в свое время рассорило Лину с ближайшей подругой, в семье которой она фактически выросла.
