Перебралась к Алене Алексеевне. И жаловалась всем встречным и поперечным, что ее незаконно выселили, говорила, что если дело до суда дойдет, то суд разберется. Исаак переживал, она успокаивала его, просила не обращать внимания на Алевтинино злобство, а сама ежемесячно переводила по почте пятьсот рублей старыми деньгами, пока Линочке не исполнилось восемнадцать лет. И делала это и после смерти Исаака. Не ужилась Алевтина и со своей настоящей свекровью. Алене Алексеевне тоже было неприятно смотреть, как гуляет и ищет мужа вдова ее сына. И снова Аля всем жаловалась, а Ирине, Владленовой жене, почему-то больше всех. Догадываясь, наверно, что после смерти Яши та в контрах со своей свекровью. Аля терроризировала бедную Алену Алексеевну, так что пришлось вмешаться среднему сыну Алены и Исаака Мише и выселить Алевтину по месту прописки: в коммунальную квартиру. Тогда Аля закидала Ирину жалостливыми письмами. Надеялась, наверное, что Ирина разжалобит Владлена, а тот, в свою очередь, подействует как-то на Мишу. Но Миша был кремень. Она усмехнулась и, порывшись в связке писем, достала случайно попавшее к ней, хотя адресованное Ирине, письмо Алевтины. Так оно и застряло у нее в бумагах.
«Для всех родственников мы стали чужие, дорогая Ирочки, — читала она Алевтинины каракули. — Ну, ничего, переживем. Почему-то только тебе, дорогая Ирочка, хотела вылить то, что есть на душе. Ты тоже, страдаешь от жестокости Розы Моисеевны. И плачешь о твоем маленьком Яше. Я сама о нем плачу. Если бы ты только знала, как мне тяжело на душе, вот пишу и плачу. Была у своей мамы, дома дела плохи, живут впроголодь, сестра вышла замуж, муж заболел, лежит в больнице, брат без работы, невестка без работы. Кругом нищета, и я помочь тоже уже не в силах. Исаак Моисеевич помогает, но денег все равно не хватает».
Помогала-то она, а не Исаак, он был в житейских делах совсем беспомощный, но Алевтина не хотела быть ей благодарной. Ее дело, дело ее совести. Она читала дальше:
«Миша послал маме письмо, предлагает маме взять меня к себе, в письме написано много того, что не соответствует действительности о моем поведении с мужчинами. А что делать? Я же одинокая женщина. Второе письмо было от Алены Алексеевны, которая подала на меня в прокуратуру о выселении меня с ее площади и заявила на работу, что она под старость лет хочет покой и жить одна, и что я имею комнату в коммунальной квартире и не хочу уезжать. Если б она знала, какие там ужасные соседи! У меня нет дома, где бы меня не трогали и я могла жить, как хочу. О милая Ира, какие они все несправедливые ко мне! Возможно, найду, вернее, сниму комнату за городом и дам всем покой, но вот Линочку жалко, ей будет далеко ездить в школу, а учится она прекрасно. Миша на меня так кричал, грозил, что выгонит меня с работы, сделает все, чтобы маме был покой, она всю жизнь хочет жить одна, и он этого добивается и добьется. Со мной они не разговаривают, а соседям и маме пишут столь неприятные письма, что, конечно, тебе не описать. Да, я теперь убедилась, что Роза Моисеевна и Миша из себя представляют. Это ангелы в чертовой шкуре. Ириша, я тебя очень прошу: это письмо прочти и порви, не показывая никому, т. к. никому не интересно оно, да и тебе, родная, не интересно, но с тобой я просто делюсь. Я знаю, что ты меня поймешь. Береги свою фигуру и цвет лица. Мужчинам мы интересны, пока хороши. Владлен — не исключение. Крепко целую. Аля».
Она положила письмо на место. Нет, она правильно сделала, что настояла, добилась, чтобы Алевтина из их квартиры уехала. Надо было охранять покой Исаака. Это письмо было ей оправданием, ведь даже добрейшая Алена Алексеевна была вынуждена обращаться в прокуратуру, чтобы выселить невестку. Да, правильно. Но Линочку было жалко. И она никогда не порывала с ней связи. А все-таки смешно, что Алевтина назвала ее и Мишу «ангелами», хоть и в чертовой шкуре. Хотела, видимо, наоборот написать: черт в ангельском одеянии. Но, грубая и безграмотная, спутала с пословицей «волк в овечьей шкуре», а кроме «шкуры» другого слова в голову ей не пришло.
Алевтина почему-то напоминала ей хамоватую вокзальную тетку со множеством мешков, садящуюся на первое свободное место на лавке в зале ожидания, которая постепенно вытесняет всех остальных и в конце концов располагается на лавке с ногами и мешком под головой. Была в Алевтине грубая недалекость, варварское неумение увидеть дальше своего зоологического интереса. Конечно, это характерно для всех нецивилизованных людей. Она подумала, что дикость яснее всего проявляется в общественных местах. В метро она часто злилась, когда кто-нибудь вдруг останавливался в проходе и начинал озираться или разговаривать с приятелем, мешая другим идти. Или когда в дверях магазина, вагона метро, электрички, автобуса какой-либо тип старался поскорее войти, не давая выйти. Она, глядя на такое, ничего не видящее перед собой существо, всегда старалась вразумить его, повторяя постоянно: «В цивилизованном обществе вначале дают выйти, потом входят». Но ее не слушали, пёрли, сметая ее, потому что у варвара одно на уме: «Мне надо!» Другого человека он не видит. Мне!.. С пустотой в глазах. Эти существа нуждались в воспитании. Она знала эту свою особенность — поучать, как надо жить. Хотя понимала, во всяком случае догадывалась, что ее поучения только злят тех, к кому она обращалась, видела их перекошенные от тупой обиды физиономии. Они умеют слушать только себя. Таким нужен кнут. Варварскими методами искоренять варварство. Все же в буржуазной Европе бытовая дикость и хамство были преодолены.
Ее дети, что бы о них другие ни говорили, были воспитанными людьми. И ей казалось, что и от внуков она вправе требовать цивилизованного поведения. Что ж, они стараются. Только Лина срывается и кричит на нее. Это можно простить. Бедная Линочка! При такой матери росла! Бедная Линочка! Она всегда была нервным ребенком. Ей и сейчас плохо. Лина тоже несчастная, как Алевтина. Но она лучше. Она бедная. У нее с детства были неврозы. То она безумно боялась кошек, то бесконечно таскала их в дом, мыла, чистила, тискала, гладила, спала с ними. А поддергивание нижнего белья!.. Все-то оно ей резало и мешало в разных местах, и длилось это лет до двенадцати: она, могла прямо среди улицы задрать юбку и начать поправлять трусики. Это очень раздражало Алю, она говорила девочке гадости насчет писки, которую она всем показывает и все в этом духе. А это ее теперешнее сидение с сигаретой, уставившись в одну точку. Хотя нет, это не нервы, это любовь. Это она из-за Тимашева так… Но в стране развитого социализма не должно быть несчастных. И задача каждого настоящего коммуниста — вовремя выявлять их и помогать им. Но для этого надо встать и пройти на кухню. Если она позовет Лину и та придет, то, может, будет как всегда раздражена. Тогда разговора не получится. Да, она звала, она кричала. Потому что не хотела умирать всеми оставленной. Не от страха боли. Боли она не боялась.
Она вспомнила, как сломала себе правую руку. Не так давно, кажется, это было. Исаак любил, чтоб все было чисто, чтобы всюду была вытерта пыль, и она следила за этим. Это было ей легко, пока она была молодой. Особенно много внимания требовали книги. И она всегда сама протирала книжные полки. Как-то уже после смерти Исаака (или он просто в тот момент куда-то уехал, как сейчас Владлен?..) она полезла на книжные полки — по привычке безо всякой стремянки. Но сказался возраст!.. Она упала. А полки под самый потолок — четыре метра! Она посмотрела на идущие во всю стену полки с некоторым восхищением собой. Кстати, эти полки она тоже сама заказала, Исаак был непрактичен, и, хотя любил удобства, квартиру благоустраивала она. Да, сверху она и упала. Но даже не вскрикнула, не стонала, не кричала, сама дошла до дивана, легла, а потом на шум прибежал Владлен, сидевший на кухне с Ириной, которая считала, что раз свекровь не кричит, то нечего и неотложку вызывать. Но Владлен все же вызвал, и оказался перелом кисти. Зажило, все срослось, на ней все заживает быстро. Только сейчас она — ни туда, ни сюда. Теперь ей страшно влезть на стул, чтоб открыть форточку проветрить комнату, хотя в комнате тяжело дышать. Лину для этого звать не хочется, ни к чему ее недовольство. Лину раздражают ее идеалы, ее вера в крепость социалистических идей. Сама она ни во что не верит, отсюда все ее несчастья. Любовь должна сочетаться с делом, с деянием, с борьбой во имя осуществления идей.
