Надеюсь, до вторника отпустят.
В седьмом часу утра я уже тряслась в продуваемом всеми сквозняками вагоном, скорчившись на верхней полке в обнимку с книгой и пакетом бутербродов.
Как странно устроена жизнь — я ненавижу всего одного человека, и ничего хорошего ему не желаю, но при этом и ничего плохого ему пожелать не могу, не потому что простила или забыла, а потому что от его отсутствия или наличия зависит счастье мамы. Как это возможно — тот, кто для одного человека кошмар всей жизни, для другого — и есть вся жизнь?
Мысли плавно съехали с накатанной на Пашу. Я скривилась.
Ну вот куда я полезла? Он ведь сам сразу обозначил наши отношения — дружба, и не больше. То, что я себе нам напридумывала и начувствовала, это же только мои проблемы…надо держаться подальше. Только вот как?
Я набрала мучающий меня вопрос. Стерла. Набрала еще раз.
Разозлившись на свою нерешительность, отправила.
«Когда ты уезжаешь?»
Надеюсь, не разбужу.
Ответ пришел мгновенно, как будто он ждал моего сообщения.
«Хочешь, чтобы я уехал?»
Я закусила губу. Почему так сложно то.
Почему-то в темноте тебе намного проще быть честной, чем при свете дня. Не знаю, с чем это связано, но часто кажется, что слова, сказанные ночью, не имеют никакого отношения к нам-дневным. Как будто ночью из шкуры замороченных, запутавшихся в собственном вранье и сложных попытках кому-то нравиться выбираются дети, которым все эти взрослые потуги до лампочки.
«Дружба немного осложнилась. Я постараюсь не попадаться тебе на глаза до того времени, пока ты не уедешь. Жду от тебя того же. Напиши, когда.»
Полминуты я не могла решиться. Вот и все, ты опять сбегаешь, не желая разбираться и испытывать боль — этого хотела?
Я нажала «отправить».
— Хотел решимости — получай. — прошептала я. — Нечего меня спасать. Или все, или ничего, теперь твой ход.
Если исчезнет, все будет по-старому. Если исчезнет, значит я все сделала правильно, избежала всей этой канители с осознанием того, что человек мне нужен, а я ему не очень.
Если нет…
Я не знаю. Совсем-совсем не знаю. Будем решать проблемы по мере поступления.
«Где ты? Решила не открывать дверь? Я слишком тихо стучу?»
Я неловко повернулась и едва не слетела с полки вместе с тонким матрасом.
«Уехала»
Значок сети мигнул и пропал, оставив последнее сообщение неотправленным. Только бы он там дверь не вынес, мало ли…
На перроне дул пронзительный, ледяной ветер. Я поежилась, покрепче прижимая к себе сумку, и полезла через рельсы, увязая в подмокшем снегу.
Станция на отшибе, едва ли не посреди степи — хорошо хоть маршрутки ходят.
Пока тряслась в раздолбанной, пропахшей черт знает чем машине, разглядывала унылый пейзаж с тоненькими деревцами вдоль трассы и первые дома — все как на подбор разбитые, без стекол и оконных рам, которые повыламывали в качестве топлива.
Если и существует что-то, что вводит меня в глубочайшую депрессию и осознание собственной никчемности, так это мой родной город.
Город, где мы спокойно играли на дорогах, потому что машины проезжали пару раз в день; город, где две школы и одна кое-как работающая больница, зато аж три бара. Город, где все делают на отвяжись, потому что конкуренции нет, город, где все знают друг о друге совершенно все и додумывают всякие небылицы не от неосведомленности, а просто от скуки.
Почему-то жизнь в этом городке представлялась мне всегда чем-то полугероическим. Ты каждый день видишь одно и то же, стараешься не слишком громко выть от тоски и найти хоть какое-то занятие, но чем старше становишься, тем хуже у тебя выходит.
Я вылезла на остановке и глубоко вдохнула. Большая часть людей, тоненькими ниточками связывающая меня с этим местом, уже погибли — провинция с алкогольными развлечениями сжирает многих, кто не успел сбежать, и даже не знаешь, что хуже — сломаться под ней или выжить, и бродить по улицам, как тень самого себя с оловянными глазами и бессмысленными действиями.
Домофон на двери подъезда был сломан. Я взбежала на третий этаж по стылым лестницам, мимо покрытых толстым слоем изморози окошек, и нерешительно стукнула в дверь.
Никак невозможно было определиться, вроде бы я вернулась домой, а по ощущениям — в гости, никак не удается заставить себя просто войти.
Дверь рывком распахнулась. Мама, собранная и сосредоточенная, отступила на шаг, пропуская меня, и внезапно обняла. Она почти на полголовы выше меня, и я упираюсь носом ей в плечо. От прядей светлых волос пахнет духами и валерьянкой.
— Хорошо, что ты приехала. — бормочет она, и я замираю, закрыв глаза.
Пьем чай на кухне — почти как когда-то, только чайник на столе другой, прозрачный, изнутри светящийся синевой, да другие обои на стенах; те же магниты и шторы, та же кружка с маленьким сколом по ободку.
— Я в больницу сейчас, ты поедешь? — мама бездумно перекладывает печенье из вазочки на стол и обратно.
— Я лучше дома. — нейтрально отвечаю я. — Ужин сделаю, в магазин схожу…
Мама поднимает печенье ко рту и опускает, не надкусив.
— Ты его не любишь. — констатирует она. — До сих пор.
Я пожимаю плечами. Как-то глупо сейчас опять разводить долгие разговоры с уточнениями, за что я должна была его полюбить.
— Так что случилось?
— Сердечный приступ. — мама трет виски. — С утра пораньше упал, голова закружилась, и все…
Помолчали.
— Ладно. Я поехала. — она отставляет кружку, а я смотрю на обычно аккуратные ноготки с маникюром — теперь один ноготь сломан под корень, остальные облезли, спиленные кое-как. — Ключ в тумбочке.
После ее ухода я долго брожу по дому. Разглядываю старые, давно забытые фотки, свои потрепанные детские книги, нахожу свой альбом с выпускного — долго рассматриваю собственный диковатый макияж с тонной туши и подводки и бледные перламутровые губы.
На диване спит старый кот — ему уже лет четырнадцать, не меньше; каждый вечер он ждал меня на лавочке возле дома, а я заставляла каждого ухажера по всем правилам с ним знакомиться и здороваться.
Кот подставляет крупную, дымчатую лобастую голову, терпит, потом отодвигает мою руку лапой — хватит, мол, трогать меня — длинно зевает и скручивается калачиком животом кверху. Чешу светлое пузо.
Я совершенно не представляю, зачем я тут и что буду делать. Поддерживать маму? Объективно говоря, не настолько мы близки, она и сама это понимает…
Я одеваюсь, беру ключи и выхожу на улицу.
Когда-то я знала тут всех, но теперь все люди, идущие навстречу — незнакомцы. Любопытные, заглядывающие в лицо, оглядывающиеся вслед. Это кто такая? Откуда взялась? Совсем никого не осталось…
