Молоко для церемониального омовения ступней постепенно остывало в золотой ванночке, так и не послужив сегодня по прямому назначению. Правитель был в не настроении, приближенные слуги были в очередной раз выставлены за дверь. Кристофер и сам сейчас предпочел бы оказаться за массивной, обитой металлом дверью, вне этой комнаты, такой роскошной и одновременно такой страшной.
Но аристократ, как и все они здесь, был не волен выбирать, не волен распоряжаться своей жизнью.
По правде говоря, дипломатическая переписка даже не входила в обязанности главы службы ювелиров. Это была совершенно не касающаяся ювелирики область, где работали совершенно другие люди, также большие профессионалы своего дела. Но дипломаты вели официально регистрируемую переписку, письма же, которые составлял Кристофер, обыкновенно сжигались немедленно после прочтения. Это были тайные, опасные сообщения, не предназначенные для посторонних глаз. Или, как в случае с лордом Аманиты, это были письма самого высокого уровня важности, писать которые мог только человек, удостоившийся личного доверия правителя.
Лорд Эдвард умел грамотно использовать ресурсы. Кристофер был способен ко многому, поэтому все его способности нашли применение на государственной службе, ни одна не пропала даром.
— Мы закончили, — звучание голоса лорда Эдварда трудно было описать словами. Это был голос человека, привыкшего повелевать, повелевать беспрерывно многие десятки лет. Он мог быть разным — громким или тихим, строгим или ласковым, раздраженным или спокойным, но каждое слово всё равно звучало как приказ, которого нельзя ослушаться. Характерная интонация въелась в него так крепко, как пыль в страницы старинных книг, так, что уже ничем нельзя было вывести, вытравить. Даже слепой, услышав этот не терпящий возражений голос, признал бы, что перед ним человек, облеченный значительной властью. — На сегодня свободен.
Сам удивляясь своей смелости, вопреки распоряжению, Кристофер не двинулся с места, оставшись недвижно стоять навытяжку перед своим высочайшим повелителем.
— Милорд, тягостные события последних дней, должно быть, утомили вас, — не спеша, с умеренным подобострастием проговорил аристократ.
Льстить — очень тонкое искусство. Это как в кулинарии — стоит чуть-чуть отойти от пропорций, и самое чудное блюдо оказывается безнадежно испорчено. В общении с теми, от кого зависит твоя жизнь, еще сложнее: нет книг, нет проверенных рецептов, нет и не может быть никакой однозначности… всё определяется опытным путем. Итак, надобно ровно столько подобострастия, чтобы усладить требовательный слух правителя, не вызывая раздражения излишней приторностью, чем грешат многие придворные подхалимы.
— Правитель совсем не дает себе отдыха, в самоотверженных мыслях о нуждах и заботах подданных забывая о собственном благополучии, — замирая от страха, тем не менее продолжил глава ювелиров. — Ледум не мог бы и мечтать о лучшем лорде-защитнике. Мне, как и многим, невыносимо видеть вас в таком состоянии… Непростительно будет… оставить вас одного в тяготах… оставить вас в утомлении.
Лорд Эдвард сощурил глаза и смерил Кристофера тяжелым оценивающим взглядом. По собственной инициативе начинать разговор с лордом Ледума после того, как тот совершенно однозначно его закончил? Неслыханная, невероятная дерзость. Но хуже того, в бесстыжих словах есть своя тошнотворная доля истины: правитель действительно чувствовал усталость. Смерть младшего сына, предательство старшего, загадочное покушение на него самого и замаячившая на горизонте перспектива близкой непростой войны — как ни крути, всё это давало мало поводов для радости. С момента покушения правитель практически не расставался с «Властелином», что только усугубляло нарастающее психологическое утомление.
— Простите мне мою докучливость, милорд, — под взглядом правителя горло Кристофера мгновенно пересохло. Аристократ перевел дух и чуть понизил голос, ибо тот выдавал, выдавал его с головой, звеня от напряжения, как перетянутая струна, — но она вызвана одним только беспокойством. Лучше понести наказание, чем в трудный час проявить равнодушие к своему господину. Разумеется, я не смею и мечтать о благосклонности, но… если позволите, я буду счастлив угодить.
Лорд Эдвард небрежно откинулся на спинку низкого бархатного диванчика и вытянул ноги, приняв гораздо менее формальную позу. В сумраке глаз появилось иное выражение: пренебрежительное, лениво-циничное. Взгляд создавал впечатление змеиного: матовые, полуприкрытые веками глаза кобры, откровенно скучающей, слишком сытой для броска. «Чем ты можешь меня удивить, мальчик? — почти читалось в них. — Ну что ж… попробуй, если осмелишься».
Кристофер, однако, был уже не юноша, но молодой мужчина, многого достигший за короткое время. Должно быть, поначалу не последнюю роль в этом сыграла внешность. Для лорда Эдварда, как и для многих, рожденных в Ледуме во времена его правления, красота являлась абсолютом. Красота не имела ни пола, ни возраста: человек мог быть либо красив, либо нет — только это имело значение.
Кристофер же был обладателем редкой, по-настоящему аристократической красоты. Он происходил из одной из древнейших благородных семей Ледума, и о чистоте его крови говорил безукоризненно черный цвет волос, яркий и насыщенный, а также светлая, похожая на дорогой фарфор кожа.
Надо сказать, классический черный цвет волос считался в Бреонии эталоном — наравне с ним, как исключение из правил, находился только чистый белый, который встречался необыкновенно редко: один на тысячу черноволосых. Волосы других цветов, представлявшие собой разнообразные тона и оттенки — темно-коричневые, каштановые, русые, серые, пепельные, золотистые, их смеси и вариации, — считались нечистыми, и тем хуже, чем дальше они уходили по цветовой палитре от идеала. Наибольшую предубежденность возбудили против себя обладатели рыжих волос — бытовало поверье, что в их жилах течет ядовитая кровь оборотней, сильфов или иной лесной нечисти.
Получив молчаливое разрешение остаться, кончиками пальцев Кристофер чуть тронул молоко, белевшее в ванночке для омовения: то успело остыть до состояния освежающей прохлады. Однако, сие совершенно не годилось. Требовалось расслабляющее тепло, поэтому маг мысленно задал все нужные условия. Почти всегда висевший на шее медальон с синим корундом немедленно выполнил команду. Сам минерал был небольшого размера, зато цвет — безупречен: бархатисто-васильковый, умеренной интенсивности, что позволяло ценить его на порядок выше темных аналогов.
Виски немедленно отозвались глухой болью — в поздний час лорд был без «Властелина», однако на пальцах величаво сияли платиной белые перстни с алмазами. Камни пропустили импульс, но вернули автору рожденное им возмущение энергетического пространства. Неизбежный побочный эффект.
Вообще, совершать магические воздействия рядом с хозяином алмазов было себе дороже — блокировал тот или нет, только камни всегда зеркально возвращали искажение поля, стремясь вернуть энергию в первоначальное состояние. И если преобразование было сложным и энергозатратным, оно вполне могло кончиться плачевно. Тем не менее, несмотря на все зримые преимущества алмазов, немногие маги способны были успешно пользоваться этими своенравными камнями, а среди правителей предпочтение им — и почти исключительно им — отдавал только лорд Эдвард, за что и именовался, естественно, за глаза, Алмазным лордом.
