— Почему вы предали меня? — так же тихо спросил лорд Эдвард. — Почему вы снова предали меня, когда я простил вам столь многое?
Повисло молчание, пару минут которого Мелтон с пользой употребил на то, чтобы собрать воедино оставшиеся душевные силы, платком вытереть пот со лба и наконец сглотнуть засевший в горле нервный комок, который всё никак не хотел растворяться.
— Если позволите быть откровенным, милорд, я удовлетворю ваше любопытство, — решился ответить профессор, и голос его прозвучал с достоинством и твердостью. — Я честно выскажу всё, что явилось причиной моих нервных расстройств. Я хотел бы сказать это давно, но не смел. Я решительно ненавижу вас, ненавижу всеми фибрами души, последние двадцать лет — особенно сильно. И я был рад, да, несказанно рад, увидев, что мой старый друг Карл жив. Несмотря на то что мерзавец этот отродясь не говорил мне правды и всегда стремился лишь использовать в личных целях, я снова помог ему, надеясь, что этим доставлю вам хоть какие-то неприятности.
— Ценю вашу искренность, профессор, — желчно похвалил маг, обернувшись, — это первый шаг к доверию, которого нам так не хватает. Не скрою: меня бесконечно удивляет то, что вы продолжаете принимать меня за врага, тогда как причина вашего застарелого недовольства давным-давно перестала существовать. Однако я спешу разочаровать вас: единственным человеком, которому вы доставите неприятности своим опрометчивым поступком, окажетесь вы сами. Надеюсь, вы не рассчитываете впредь на снисхождение?
— Разумеется, я понимал, на что шел, — с вызовом подтвердил профессор.
Хотя храбрость никогда не значилась в списке достойных черт его характера, знакомая всем мальчишеская бравада помогала хоть как-то держать себя в руках. Мысленно, в самых ярких красках ученый уже представлял себе, как грубо с него срывают мантию со знаками различия, как заковывают в кандалы, бросают в черную бездну камеры…
— Прекрасно, — лорд Эдвард быстро прервал поток этих безрадостных фантазий. Губы его презрительно дрогнули. — По правде говоря, мне плевать на ваши ко мне чувства, как бы трепетны и пылки они ни были. От вас, профессор, мне достаточно одного: вашей светлой головы. Вашего поистине блестящего ума, вновь и вновь обеспечивающего науку Ледума передовыми достижениями! Но перейдем к главному: будете ли вы продолжать серьезную работу после случившегося? Отвечайте правдиво, без утайки. Мне стало известно, что прошедшей ночью в рабочем кабинете вы жгли какие-то бумаги. Должен ли я расценивать это как демарш?
— Вы правы, я сжег последний неоконченный труд, чтобы после моей смерти он не попал не в те руки, — запинаясь, но не без некоторой гордости подтвердил старый ученый. — Без моих записей наука будет идти до этого еще лет десять-пятнадцать, не меньше.
— О, это поистине героический поступок, — неожиданно развеселился правитель. — Вы возомнили, что умрете, да еще и, может статься, от моей собственной руки? Черт вас побери, на мне что — маска опереточного злодея? Может, пора уже начинать соответствовать этому зловещему амплуа?
— Как посчитаете нужным.
— Вернемся позже к вашим подвигам во имя науки. Зная Карла, уверен, оборотень не мог удержаться от угроз. Что он велел передать мне?
Глава Магистериума всерьез смутился.
— Не думаю, что осмелюсь повторить эти в высшей степени безумные, злые слова, — испуганно заметил он.
— Не заставляйте меня просить дважды.
— Он клятвенно пообещал, милорд, — тут Мелтон вздохнул, — что спустит вашу кровь, смешает с молоком и горьким медом, сварит ваше сердце и съест.
К крайнему удивлению ученого, правитель только усмехнулся.
— Больной ублюдок! — сквозь смех пробормотал лорд. Никогда прежде профессору не доводилось видеть его в столь снисходительном настроении. — Однако, узнаю любовь к гастрономическим изыскам: Шарло всегда был подлинным ценителем деликатесов. Вот она, благодарность за то, что я сохранил наглецу жизнь! И вы решились помочь оборотню освободиться после того, как он произнес такие дерзкие угрозы?
— Нет, — растерянно пробормотал Мелтон, — Карл сказал это уже уходя.
— Однако вы посмели открыто смотреть мне в глаза. Впрочем, после того как вы проделывали этот трюк все эти годы, я не удивлен.
Взгляд правителя неожиданно застыл, обращаясь в прошлое, к единственному, похоже, светлому чувству, которое довелось ему испытать за долгую жизнь. К чувству, которое было очернено, отравлено и до неузнаваемости изуродовано отсутствием взаимности.
— …Мне чрезвычайно льстит высочайшее внимание милорда. Это большая честь для любой из нас, но… вынуждена прежде признаться кое в чем. Я не смею вводить лорда-протектора в заблуждение и обязана открыть правду.
Молодая госпожа была красива. Красива особой, неяркой красотой — сдержанной и не бросающейся в глаза, но пленявшей сердце сразу и без остатка. Возвышенная, благородная простота ее поражала вернее, чем стрела, и привлекала множество поклонников, включая достойнейших граждан Ледума. Многих, о, многих притягивал в ней источник чистой, незамутненной энергии. Сама же девушка не обращала на естественную популярность никакого внимания, всецело отдаваясь обучению наукам в Магистериуме.
В тот день впервые она была облачена во всё белое, непривычное, ослепительное, и только причудливо завязанная на горле черная лента примы выбивалась из общей палитры.
— В чем дело? — правитель чуть приподнял бровь, рассматривая стоящую перед ним женщину, которой пожалован был столь высокий статус. Женщину прекрасную, как ангел во плоти.
И, видят боги, не такого ответа он ожидал.
— Я люблю другого человека, милорд, — потупившись, громко выдохнула Лидия, кинувшись в эту откровенность как в омут — с головой, не раздумывая. Иначе бы просто не хватило решимости. — Боюсь, я не сумею полностью потушить это яркое пламя в сердце.
— Это предполагает какие-то сложности? — раздраженно пожал плечами маг.
Женщина удивленно подняла на него глаза, в которых засветилась недоверчивая надежда.
— Я предполагала, милорд, вам это может показаться недопустимым. Но если я ошибалась, я с благодарностью исполню доверенную мне роль. Я буду счастлива служить на благо нашего города, я буду преданна вам и произведу на свет наследника, но… умоляю, простите мне эту дерзость!.. дозвольте мне… не любить вас.
— Как глупо, — холодно отрезал правитель, покачав головой. Длинные белые волосы ниспадали тяжелой волной и почти не шевельнулись от этого движения. — Я не знаю любви, моя госпожа. И вам рекомендую выбросить из головы насквозь лживые фантазии церковников.
Однако как же он был уязвлен! Уязвлен настолько, что так и не смог простить.
Не смог простить признания, сделанного из добрых побуждений наивным, неопытным сердцем, желающим честности. Признания, которым было перечеркнуто всё с самого начала.
