Похоже, карты были тасованы и розданы знатным шулером. И почти наверняка они бессовестно крапленые. С каждым ходом надежда выиграть становилась всё более призрачной, но вот схватить наглеца за руку… чем черт не шутит.
Чуткие пальцы настойчиво шарили среди аккуратно сложенных личных вещей, и наконец освободили из тесного плена заветный кофр с коллекцией драгоценных минералов. Ювелир помнил расположение камней наизусть и без труда сразу открыл нужную ячейку с перстнем. «Глаз дракона» уставился на него исподлобья, мрачно поблескивая в полумраке. Себастьян в свою очередь не отрывал взгляд от острых граней, тщетно пытаясь разглядеть в них искомую разгадку.
Игра. Великая непостижимая драконья игра, в которой бессмертные выступали одновременно не только постановщиками и зрителями, но и искусными лицедеями.
Проклятый черный турмалин, канувший словно сквозь землю, и против всех правил упрямо не откликающийся на зов… Оборванный ритуал поиска, будто в насмешку указующий Себастьяну на самого себя.
Дракон подло не уточнил насчет камня. Конечно же, ящер знал наверняка, какой именно шерл нужен ювелиру: для этого не нужно было подбирать слова и нагромождать объяснения. Вопрос, который сильф задал в своем сердце, был ясен и прост.
И ящер не мог солгать в Игре.
«Черный турмалин… находится у тебя».
Чувствуя невероятное облегчение, Себастьян расхохотался от очевидности этой разгадки, которая не бросилась в глаза только из-за вызывающей, неприличной дерзости, в которую попросту невозможно было поверить сразу. Так мысленно хохотал, должно быть, и сам древний дракон, наслаждаясь своим восхитительным ответом, повергшим ювелира в шок и уныние. Ответом, который так поразительно был похож на неправду, на изящную остроумную шутку, каламбур, на попытку уйти от вопроса. Ответом, который обязательно истолкуют превратно. Ответом, который априори не воспримут всерьез.
О Изначальный, до чего же он был недалек, до чего слеп!
Но теперь-то всё ясно, как белый день: автор преступления больше не вызывал сомнений. Восторг открытия, долгожданного, с таким трудом выношенного озарения переполнил ювелира до краев. Он разве что не заплясал на месте, торопясь проверить свою ослепительную догадку, в которой не сомневался уже ни на йоту.
Одну за другой Серафим вскрывал и вскрывал сиротливо пустующие ячейки.
Наконец, очередная ячейка громко щелкнула, повинуясь нетерпеливому движению пальцев. Звук этот раздался как выстрел, прозвучавший во исполнение приговора.
Торжествующему взору сильфа явился точь-в-точь такой же минерал, какой был извлечен наружу каких-то пару минут назад. Затаив дыхание, Серафим во все глаза глядел на потерянного близнеца, поблескивающего у него на ладони. Он держал перстень аккуратно, как бабочку, словно боялся, что тот вновь бесследно исчезнет. Но шерл и не думал пропадать, переливаясь беспечно, лукаво и весело, будто смеясь над непроходимой глупостью незадачливого ювелира.
Итак, дракона не в чем было упрекнуть. Ящер сказал правду: оба прославленных «Глаза дракона» находились у него.
* * *
Кристофер медленно прошел из кабинета в комнату для отдыха и обратно, прошел совершенно бесцельно.
Аромат горького кофе и карамели тянулся за ним, как шлейф, ажурный и почти осязаемый, черный шелк волос волнами растекался по плечам. Много, слишком много кофе за сегодняшнее очень раннее утро. И хуже того — тот не принес ожидаемого эффекта.
В последнее время ничто уже не могло доставить ему то удовольствие, что доставляло прежде. Всё лишилось вкуса и запаха. Совсем, совсем ничего не было в состоянии заменить желаемое… то, чего он так страстно жаждал.
Непреодолимая тяга к опиуму не давала аристократу покоя ни днем, ни ночью. Незаметно для самого себя он всё увеличивал и увеличивал количество сигар в день, которое позволяло чувствовать себя хорошо. Эта невинная привязанность позволяла избавиться от страхов и постоянного нервного напряжения, хотя бы на время достичь состояния покоя. Тут уж не до эйфории, которая имела место поначалу.
Но лорд Эдвард запретил ему даже такую незначительную малость! И этот запрет, несмотря на всю свою тягость, помог Кристоферу осознать, какое место опиум на самом деле занимает в его жизни. Каким болезненным, почти невыносимым оказался простой отказ от него. Какой мучительной, серой и тоскливой стала жизнь.
Он был болен. Он стал много молчать, тревожно и отстраненно, в ответ на доклады и отчеты, прежде чем отдать приказ или хотя бы отпустить. Улыбки его стали так холодны и небрежны, что напоминали скорее плевки в лицо. После того, как аристократ был назначен премьером, его немедленно стали бояться — и это вместо того, чтобы, как прежде, приходить в экстаз от дивной, чарующей красоты! Подумать только: подчиненные дергались от его взглядов, как от пощечин. Поверхностные и грубые люди. Кристофер почти возненавидел их за это, хоть и знал, что калек нельзя обвинять в их увечьях.
И всё же он обвинял, обвинял без жалости и пощады. Пока только в собственной душе, но раздражение, пусть не озвучивая своей истинной причины, всё равно выплескивалось наружу, и раз за разом всё сильнее. Всё чаще в высоких кабинетах Ледума стали поговаривать, будто он будет жесток, будто он непременно будет похож на своего лорда. Глупцы. Разве власть может быть больше красоты? Разве что-то в мире может быть больше красоты?!
Он остановился перед зеркалом, придирчиво разглядывая отражение.
Минувшей ночью лорд взял всё, что пожелал взять.
Кажется, в ушах до сих пор звучит его приглушенный голос и дыхание.
Как и предполагал аристократ, контакт с беловолосым оказался истощающим: компенсируя собственный дисбаланс тот вытягивал энергию, подобно дракону. Говорят, высшие ящеры, эти живые божества, могут полноценно питаться эмоциями. Что ж, хочется надеяться, чувства его оказались для лорда Эдварда сладки. Его собственная же ментальная энергия временно пришла в упадок и нуждалась в восстановлении.
Кристофер вздохнул и с особой тщательностью замотал шею премьерской лентой, пряча от посторонних глаз наливающиеся чернотой бесстыдные следы — память о тяжести страсти правителя. Словно сгустки темноты проступали они, растекаясь по молочной белизне кожи, набухая, словно полные яда укусы змеи.
Но, видят боги, он готов был вновь упиться, вновь захлебнуться этим ядом.
Сила чувств была избыточна, она доходила до предела. Кристоферу стало страшно. Какой-то последний обломок гордости, а может, здравого смысла, не давал окончательно раствориться в сумеречном состоянии. Эта болезненная зависимость в конце концов погубит его.
Он должен был во что бы то ни стало сохранить себя. Он должен был заглянуть в бездонную бездну и отразиться в ней — оставшись самим собой.
Но он не смог.
Он переступил черту, и бездна утянула его и поглотила.
Человек полюбил бога — может ли быть участь более жалкая, чем эта? Долгие годы Кристофер полагал, что безразличен правителю. Нет, не полагал — совершенно точно лорд-защитник Ледума не обращал на него внимания больше, чем полагалось по службе. Невозможно поверить, что вдруг это стало не так. Невозможно всерьез надеяться на что-то большее, чем сделаться очередною его игрушкой.
