– Хотя их так теперь не называют, – добавляет она.
– Ты теперь здорова?
Она косится на меня:
– Нет. Но комета, вероятно, успеет убить меня раньше, чем это сделает рак, и я могу с таким же успехом закончить лечение. Поэтому… ура.
– Извини, – говорю, чувствуя себя полным идиотом. – Я мог догадаться.
– Нет, – отвечает она быстро и смотрит вдаль над водой. – Это мне надо попросить прощения. Я забыла, как люди разговаривают друг с другом.
Мне становится интересно, насколько буквально она имеет это в виду. Насколько одиноко ей было. Она ведь даже не знает, что мы с Тильдой расстались. Что Тильда бросила и меня. Так же она поступила и с Люсиндой.
Только она одна являлась связующим звеном между нами. И я не думаю, что кто-то из нас захочет поговорить о ней сейчас.
Птица пролетает мимо нас в сторону озера так низко, что почти касается крыльями воды.
– А ты? – спрашивает Люсинда. – Как дела у тебя? Что случилось с твоей бровью?
– Я ходил смотреть матч.
– Тогда тебе повезло. Папа трудился в отделении «Скорой помощи» ночью и…
Она замолкает, когда мобильник начинает вибрировать в моем кармане. Я достаю его и вижу, что Тильда наконец ответила на мое послание. И вытираю пальцы о шорты, чтобы суметь прочитать его на экране:
«Все нормально. Ты можешь не беспокоиться за меня».
Я пытаюсь придумать ответ, но не знаю, что мог бы добавить после вчерашнего дня. В конечном итоге я посылаю смайлик с коалой.
Мы всегда делали так, чтобы показать, что думаем друг о друге. Все началось, когда Тильда сказала, что я обнимаюсь, как коала, во сне. А потом мы узнали, что у этих зверушек распространен хламидиоз. Жаль их, конечно, но в результате она стали казаться нам еще забавнее.
Я убираю телефон в карман. Люсинда украдкой посматривает в сторону. Я пытаюсь придумать, что еще сказать ей, прежде чем я уйду.
Нужно что-то простое, от чего ситуация не стала бы еще более неловкой.
– Как дела у твоих мам? – спрашивает Люсинда внезапно. – Как там их зовут?
– Стина и Джудетт, – отвечаю я удивленно. – Ты встречалась с ними?
– А ты не помнишь? Мы ведь учились вместе в первом классе. Правда всего несколько месяцев, а потом я переехала в другую часть города.
Я задумываюсь. Ощущение, будто кого-то не стало. Из памяти всплывает неясное изображение девочки с длинными белокурыми волосами и внимательным взглядом.
– Мы приходили к вам домой, чтобы узнать о Доминике, – говорит Люсинда.
Я тяжело вздохнул, потому что хорошо помнил тот день.
Конечно же Стине пришла в голову идея пригласить весь класс к нам. Они должны были увидеть, что мы самая обычная семья, даже если со стороны могли показаться странными. Джудетт приготовила традиционную для острова еду: ямс и кассаву, разные каши и домашний хлеб. Но я не хотел участвовать. Не понимал других детей, не знал, как мне разговаривать с ними. И прежде всего я не хотел, чтобы они вторгались в наш дом.
Все получилось еще хуже, чем я представлял себе.
Люсинда, скорее всего, догадалась, о чем я думаю, и хихикает.
– Прекрати, – говорит она. – Было весело.
– Только не мне. Особенно тяжко пришлось, когда посыпались вопросы, как у двух мам мог родиться ребенок. И естественно, Стина рассказала слишком много. Никто ведь ничего не понимал.
– Потом я сказала папе, что хочу стать лесбиянкой, – говорит Люсинда. – Очень уж у вас было здорово.
– Сейчас бы тебе это не показалось таким заманчивым. Они ведь развелись. Хотя опять живут вместе.
– Ой. И как? Выходит?
– Просто фантастически, на самом деле. У них полное согласие относительно главного. Типа того, что я должен находиться дома чаще.
– И почему ты не делаешь этого? – спрашивает Люсинда и резко замолкает. – Извини. Это не мое дело.
– Ничего страшного. Я просто не знаю, как мне объяснить.
Под водной гладью я вижу размытые тени рыб. Он плывут рывками, судорожно работая плавниками.
– Мне не хотелось, чтобы они съезжались снова ради меня, – говорю я. – У нас как раз наладился новый быт. Мне было хорошо у обеих, у каждой по-своему. Сейчас вроде как их совместное существование опять зависит от меня… и все, пожалуй, было бы нормально, если бы не… В общем, все, чтобы мы ни делали, вроде как должно иметь некий высокий смысл. Ты понимаешь, о чем я? Все становится абсолютно неестественным.
– То же самое было с папой, когда я только заболела. Это напоминало бесконечное воплощение фразы «лови момент» без передышки.
Я смеюсь, когда она закатывает глаза к небу.
– Точно, – говорю я. – Но сейчас, пожалуй, все станет лучше. Моя сестра Эмма поживет у нас какое-то время, тогда у них будет на чем еще сфокусироваться.
Бомбом тяжело вздыхает. Смотрит на нас, положив голову на передние лапы. Я бросаю взгляд в сторону водяной горки. Когда я был маленьким, Эмма рассказывала мне, что ее закрыли, поскольку кто-то воткнул там бритвенные лезвия и они разрезали на ленточки всех, кто съезжал по ней.
«Родители стояли и ждали своих детей… и сначала появлялась кровь… а потом ошметки тел».
В своих фантазиях я тогда настолько явно представлял струившуюся по горке красную воду, что это кажется сейчас реальным воспоминанием. Я не думал об этом с той поры. И сейчас мне становится интересно, пересказывала ли Эмма мне какую-то городскую байку или придумала все сама. Она любила пугать меня. И, как ни странно, мне это нравилосьо. У моей сестры хватало идей. С ее подачи мы тайком курили на балконе, когда мам не было дома. Рисовали черные круги тушью вокруг глаз. Вели по ночам тайные разговоры по телефону.
Я снова поворачиваюсь к Люсинде, собираясь спросить, слышала ли она о бритвенных лезвиях.
– Эмма беременна, – вместо этого говорю я неожиданно для себя.
– На каком месяце?
– На шестом, – отвечаю я и внезапно начинаю плакать.
Люсинда сидит рядом со мной, и я не могу прекратить плакать.
– Извини, – говорю я. – Просто…
– Нет, нет, я понимаю. Все нормально.
Но я замечаю, что ей явно не по себе. Хорошо, что Бомбом подходит, пытаясь утешить меня. Он скулит и кладет лапу мне на плечо. И этим жестом немного улучшает нам настроение.
– Что это за порода? – спрашивает Люсинда, когда я взъерошиваю ему шерсть.
– Ландсир. Они родственники ньюфаундлендов.
– А ты уверен, что он не пони?
Я смеюсь.
– Почему его зовут Бомбом?
Я хлюпаю носом, стараясь делать это как можно тише, и рассказываю, что это я назвал его так, когда был маленьким. Мы принесли его домой от заводчика, и пес постоянно опрокидывал стулья, спотыкался о свои большие лапы и с шумом открывал двери.
