– Ей уже стало лучше после того, как она вернулась сюда, – сказал он, а потом посмотрел на бабушку, и стало ясно, что он любит ее до сих пор. Я думаю, он не замечает ее пустого взгляда и беспомощного тела, а видит только женщину, с которой повстречался более шестидесяти лет назад.
Когда мы пили кофе в задней стороне дома, я видела, как бабушка повернулась лицом к солнцу. Она выглядела абсолютно спокойной. И я подумала, что дедушка прав. Здесь ей было лучше.
Папа взял с собой старый телефон и попытался показать деду, как можно общаться с нами по видеосвязи. Но я понятия не имею, запомнил ли дедушка что-нибудь или нет.
Мы расстались у машины. Я обняла дедушку, но наше объятие было недостаточно долгим. Как прощаются навсегда? Это же очень важный момент. Мне кажется, я вела себя неправильно. Мне следовало сказать ему, что я люблю его. И пусть я сама не уверена в этом, поскольку знаю его не слишком хорошо, мне все равно нужно было так сделать.
Папа молчал всю дорогу домой, и это обеспокоило Миранду. Она стала вести себя подобно бойкому ребенку из детской телепрограммы, пытаясь вернуть ему хорошее настроение. Точно так она себя вела, когда я заболела.
СИМОН
Скоро полночь, я уже полностью потерял надежду заснуть и наполнил ванную такой горячей водой, что с трудом выдерживаю ее температуру. Мы с Люсиндой собирались встретиться сегодня, но она прислала сообщение, когда я только проснулся, где сообщила, что сможет увидеться со мной только завтра. Весь день кажется потерянным. А их так мало осталось.
Утром будет две недели.
Я погружаюсь практически в кипяток, пока только лицо не остается над поверхностью. От жары кровь начинает интенсивней пульсировать по телу. Мысли расплываются. Сознание успокаивается.
Из гостиной слышен рев публики. Эмма смотрит прямую трансляцию двадцатичетырехчасового концерта. Очередь дошла до Парижа. Стина начала писать свою проповедь для последней мессы. Джудетт сейчас в салоне Гортензии. В последний раз приводит в порядок волосы. Обычно на это уходит несколько часов. Сам я не могу использовать даже триммер, пусть это занимает всего пару минут.
Когда вода начинает остывать, я опустошаю ванну, потом лежу еще какое-то время, пока пот не перестает выступать на коже. И все равно, когда встаю обмыть тело душем, слегка кружится голова. Но сейчас наконец-то на меня наваливается усталость.
Я вхожу в гостиную и останавливаюсь рядом с диваном. Эмма по-прежнему лежит перед телевизором. Камера скользит по людскому морю. Кажется, оно раскинулось до самого горизонта. Потом крупным планом показывают певца, который выглядит как состарившаяся кинозвезда. Он держит микрофон повернутым в сторону публики, потом на экране показывают крупный план лиц, орущих вместе с ним «loving angels instead».
– Кто это? – спрашиваю я.
– Не знаю, – отвечает Эмма и зевает. – Они ведь берут всех подряд, чтобы заполнить целые сутки.
– Когда я была маленькой, мне хотелось выйти за него замуж, – кричит Стина из кухни.
Певец держит микрофон обеими руками. Он делает вдох, похоже, перед последней строчкой текста. Растягивает ее.
Он окидывает взглядом публику. Слезы бегут вниз по его щекам. Зрители плачут в ответ.
– Интересно, каково это стоять на сцене и знать, что это в последний раз? – говорит Эмма.
В Париже ударник бьет одной барабанной палочкой по другой. На сцене взмываются вверх языки пламени. Толпа снова ликует. Крупный план обнимающихся женщин возраста Стины. Крупный план певца, кричащего в публику. Людское море с высоты птичьего полета. В идущем от сцены свете видна тень дрона, ведущего съемку. Певец снова и снова поет о своем желании развлекать нас.
– Представь, что они там именно сейчас, – говорю я. – И все участвуют в одном и том же деле одновременно, но они переживают это по-разному, поскольку сами разные.
– С тобой все нормально, Симон? – спрашивает Эмма и ухмыляется.
Я улыбаюсь в ответ. В таких случаях Тильда обычно выкатывала на меня глаза. Но я продолжаю смотреть на публику. На певца. На барабанщика. У каждого свой опыт, воспоминания, надежды, страхи, ассоциации. Стина, пожалуй, назвала бы это душами. Я сказал бы, что у всех из них свой внутренний мир.
Когда комета попадет в нас, погибнет не просто один мир, а почти восемь миллиардов.
Тильда тоже была одним из них.
«Скоро все исчезнет».
Я отворачиваюсь от телевизора и направляюсь на кухню.
– Осторожно – Бомбом! – говорит Стина, и я как раз успеваю остановиться, прежде чем спотыкаюсь об него.
Он лежит и спит посередине кухни. Скулит тихо и дергает лапами. Мне становится интересно, что происходит в его большой голове. Гонится за ним кто-то или он сам охотится за кем-то? Видит ли он меня в своих снах?
Я сажусь на пол. Чешу ему за ухом. Он смотрит на меня и широко зевает. Я завидую ему, он ведь не знает, что ждет нас.
– Как дела? – спрашиваю я и смотрю на Стину.
– Мне нужны псалмы, которые все смогут петь вместе, – отвечает она, не отрывая взгляд от своего ноутбука. – Что ты думаешь о «Детях Небесного отца»? Его текст как раз подходит.
– Пожалуй, даже немного чересчур, – говорю я. – По-моему, кому-то он может показаться даже ироничным.
– Пожалуй, ты прав.
Стина улыбается устало и закрывает компьютер. Она идет к буфету и достает бутылку красного вина. Держит ее напротив света, пытаясь понять, сколько в ней еще осталось, прежде чем вынимает пробку и нюхает содержимое:
– Не хочешь бокальчик? Пока оно еще не превратилось в уксус.
Я смотрю удивленно на нее:
– Пожалуй, выпью немного.
Стина наливает нам обоим. Нюхает снова, засунув нос глубоко в бокал, а потом пригубливает вино осторожно, и оно оставляет красный ободок вокруг ее рта.
– Все нормально, – говорит она и дает мне другой бокал.
Я сажусь прямо напротив нее. Прислоняюсь к дверцам шкафа, расположенного под мойкой. Между делом глажу Бомбома по задней ноге.
– Мама, – говорю я. – О чем вы с Тильдой разговаривали летом?
Ее рука с бокалом замирает в воздухе.
– Я не могу снова ругаться по этому поводу, Симон. Пожалуйста, перестань.
– Я тоже не хочу ссориться. Но она действительно не говорила ничего такого, что могло бы стать путеводной нитью? Может, что-то такое, чему ты не придала значения?
Стина делает глоток вина. Отклоняет голову назад:
– Мы главным образом беседовали о вере. Тильду интересовало мое мнение об Истинной церкви. Она принесла с собой заранее приготовленные вопросы.
Это похоже на Тильду. Я в очередной раз вижу ее как наяву, как она лежит на животе в собственной постели с блокнотом перед собой. У нее была привычка грызть ручку посередине, когда она размышляла.
