На экране забивают гол, и толпа в телевизоре ревет. Мы слышим те же звуки из соседних квартир, они вырываются из открытых окон с противоположной стороны улицы. Бомбом поднимает голову. Скулит обеспокоенно.
– Это и есть опиум для народа, – говорит Стина, стоя в дверном проеме кухни.
– Что? – спрашиваю я.
– Ничего.
Она возвращается к своему компьютеру. Я слышу сдавленный стон, потом ее пальцы начинают барабанить по клавиатуре.
Сирены за окном. Мне становится интересно, слышит ли их Люсинда. Может, она тоже сидит как на иголках? Даже если матч не показывают на больших экранах, вечером в городе все равно будет хаос. Кто знает, скорее всего, опять пострадает масса народу. Возможно, появятся новые Тильды.
Я поднимаюсь с дивана. Бомбом таращится на меня с пола. Провожает взглядом, когда я иду к себе в комнату.
Я сажусь на кровать. Закрываю глаза.
– Тильда? – говорю я и весь обращаюсь в слух.
Надо было спросить Стину, как я могу поговорить с ней. И услышать ее, если она ответит.
– Тильда? – говорю я снова. – Мы правда пытались найти того, кто тебя убил. Но не смогли.
Из квартиры под нами слышен пьяный смех.
Я заставляю себя сосредоточиться на Тильде. Пытаюсь увидеть ее перед собой. Наше первое свидание в кафе на Стургатан. Она в постели, только вырвалась из объятий сна. Пикник в парке с Юханнесом и Амандой.
Но я лишь смутно вижу ее черты. Словно уже забыл, как она выглядела.
– Люди думали, что я убил тебя. Я хотел, чтобы они поняли… мне нужно было их общество. Я боялся одиночества. Кому, как не тебе, понять меня? Но мне теперь на это наплевать. Они мне больше не нужны.
Слова, кажется, рождаются сами по себе, и, только закончив фразу, я понимаю смысл сказанного. Впервые эта мысль сформировалась в моей голове до конца.
Они мне больше не нужны.
И уже довольно давно.
– Ты сказала, что той Тильды, которая была со мной, наверно, никогда и не существовало. Но это не так. Ты ошибалась. Конечно, чего-то я о тебе не знал, но я хорошо представлял тебя как человека. И любил тоже. И делал это по-настоящему…
От криков сотрясаются стены. Пронизывают меня насквозь. Кажется, могут вывести из душевного равновесия.
Я делаю глубокий вдох.
– Но в одном ты была права. Как бы я ни любил тебя, я не мог думать ни о чем ином, кроме как вернуть тебя. По-моему, это было легче, чем думать о гибели. Так я мог надеяться на что-то… Как надеялся найти твоего убийцу.
На какое-то мгновение я ясно вижу ее. Она стоит у окна в своей комнате. Темные волосы блестят на солнце, приобретая медный оттенок.
– Осталось только полторы недели, – говорю я. – А я по-прежнему даже не представляю, как мне с этим разобраться.
Она оборачивается, смотрит на меня своими глазами, которые меняли цвет в зависимости от окружения. Как вода.
– Так что этим летом мы были похожи, – говорю я. – Моим наркотиком была ты, Тильда.
СИМОН
ОСТАЛОСЬ 1 НЕДЕЛЯ ИЗ ДНЯ
Мы с Эммой идем вниз по поросшему травой склону. Над озером висит туман. Холмы по другую сторону от него тоже закрыты белой пеленой. Водяные горки, подобно щупальцам, тянутся к небу, и, глядя на них, я начинаю думать о неземных существах.
Проснувшись, я толком не мог дышать. Кожа горела и туго обтягивала все тело, словно съежилась за ночь. Идея прогуляться принадлежала Эмме. Я же предложил ей отправиться сюда.
Люсинды нет на причале. Мне становится интересно, как она себя чувствует. Что делает.
Бомбом нетерпеливо натягивает поводок, и я отпускаю его, когда мы выходим на берег.
– Тебе лучше? – спрашивает Эмма.
– По-моему, да, – отвечаю я.
– Прекрасно.
Она поднимает палку и бросает ее. Бомбом устремляется за ней, и его широкий зад бешено виляет из стороны в сторону. Эмма смеется.
Я не знаю, так ли это на самом деле, но ее живот, кажется, вырос за последние дни.
Добравшись до палки, Бомбом резко тормозит о песок. Он берет ее зубами и поворачивается к нам в ожидании похвалы.
– Апорт! – кричит Эмма.
Бомбом выплевывает палку и нюхает ее. Обнаруживает другой запах в песке и идет по нему. Палка уже забыта.
– Ну, по крайней мере, он ее нашел, – говорит Эмма.
Мы медленно идем по прогулочной тропе. Время от времени Эмма останавливается, кладет руку на бедро.
– Как ты сама себя чувствуешь? – спрашиваю я.
– Как будто мне восемьдесят лет, – отвечает она.
У Эммы симфизиопатия, это слово я узнал сегодня. Ее тело готовит путь для ребенка. Хрящи размягчаются. Кости таза смещаются.
– Но это ведь сущая ерунда по сравнению с тем, что мне потом надо будет выдавить из себя целого человека, – говорит она.
Несколько ворон каркают среди деревьев. Улицы, по которым мы добирались сюда, были завалены мусором. Разбитыми бутылками, стеклами от разбитых окон и витрин. Нам попадались большие компании, еще пьяные после вчерашнего матча. Но здесь, у озера, все как обычно.
Мне любопытно, работал ли отец Люсинды в отделении «Скорой помощи» минувшей ночью. В новостях рассказывали об алкогольных отравлениях, увечьях, убийствах, изнасилованиях, драках. На фотографиях улицы Стокгольма выглядели как в фильме о зомби-апокалипсисе. Но сейчас с футболом покончено навсегда.
– Странно думать о себе самой как о родителе, – говорит Эмма. – Чему я смогу научить другого человека?
Очередная волна паники обрушивается на меня, кажется, земля уходит из-под ног. Я спотыкаюсь. Но Эмма ничего не замечает.
– Я спросила маму, чувствовала она себя готовой к своему новому положению, когда ждала меня, – продолжает Эмма. – Поскольку я не ощущаю ничего подобного…
Я смотрю вниз на ноги, стараюсь не споткнуться снова.
– Она сказала, что до сих пор не чувствует себя по-настоящему взрослой. Порой ей кажется, словно она просто играет.
Я расстегиваю молнию куртки спортивного костюма. Смотрю вдаль над озером. Пытаюсь сфокусироваться на завесе тумана, которая парит над водой.
– Было приятно это слышать, – говорит Эмма.
Воздух вокруг озера на удивление теплый и сырой. Чувствуется недостаток кислорода. Может, комета так влияет на него?
Нет. Фоксуорт по-прежнему довольно далеко. Только когда она войдет в атмосферу Земли, воздух начнет нагреваться. И тогда счет пойдет на минуты. Но не сейчас. Осталось больше недели.
Дыши.
– Я ужасно боюсь, что мне будет больно. Но когда я пытаюсь заикнуться об этом Мике, он ничего не понимает. По его словам, все пройдет замечательно, но ему легко говорить. Не он же будет рожать…
