Слишком многие лгут сейчас. Даже Симону. (Особенно ему.)
Сегодня чувствую себя бодрее. Все должно пройти хорошо.
СИМОН
ОСТАЛАСЬ 1 НЕДЕЛЯ
Для сентября день выдался необычно теплым. Солнце заливает своим светом мир, проносящийся за окном вагона. Леса, район вил, снова леса. Вдалеке блестит поверхность озера. Сады, кажется, не такие ухоженные, как раньше, но этого я толком не успеваю увидеть. Машинист несколько раз останавливал поезд, чтобы выйти и перевести стрелку, но сейчас мы уже больше часа едем непрерывно.
Внутри царит зловоние. Мешки с мусором переполнены. Все туалеты забиты. Из-за пролитого лимонада мои подошвы прилипают к полу, когда я ерзаю на сиденье. Рядом кто-то недавно курил.
За всю поездку нам не повстречался ни один поезд. В вагоне на удивление мало народа. В противоположном конце громко кричит младенец. Ему будто не надо дышать между воплями. Я смотрю в его сторону и сразу же встречаюсь взглядами с его родителями. Они улыбаются устало и как бы извиняясь.
Люсинда сидит напротив меня. Пишет в TellUs. Я обещал сказать, если ее настоящие волосы будут выглядывать из-под парика, но она время от времени трогает лоб. Я вижу ее прозрачное отражение в окне.
Ребенок продолжает кричать.
– Когда смотришь наружу, создается впечатление, словно там все как обычно, – говорю я.
Я вижу в отражении, как Люсинда поднимает взгляд от телефона.
– От этого просто дуреешь, – говорит она. – Наша судьба не укладывается в голове, когда вокруг все идет по-прежнему.
Мы смотрим в окно. Ели растут вдоль железнодорожного полотна так плотно, что кажутся сплошной стеной. Спустя некоторое время я замечаю в стекле, как Люсинда косится на меня. Она проводит пальцами по парику, кладет волосы на плечо.
– Раньше было то же самое, – говорю я и поворачиваюсь к ней.
– Раньше?
– С экологическим кризисом. Он тоже не бросался в глаза. Не у нас, по крайней мере. То есть мы читали о том, что площадь пустынь расширяется, видели фотографии белых медведей на крошечных льдинах. Но большинство этого якобы не замечало.
– Люди просто не хотели понимать происходящее, – говорит Люсинда. – Хватало других, более приятных тем для размышления.
Какое-то время мы молчим.
– Меня это злило постоянно, – говорит она.
– Меня тоже.
– Я никогда не понимала, как люди могут быть столь дьявольски умными и одновременно тупыми и не видеть дальше своего носа. Мы же знали, что делали.
– Угу. Порой я думаю, что представители старшего поколения… как бы легко отделаются теперь. Их никогда не призовут к ответу за то, что они все загадили.
– Конечно. По-моему, худшим из всего было появление экологических беженцев. Куда им деваться? Ведь главные разрушители мира построили самые высокие стены.
– Я много думал о вечной мерзлоте, – говорю я. – О том, что она могла растаять, и это привело бы к высвобождению массы парниковых газов.
– Атомная война случилась бы раньше, – бормочет Люсинда и ухмыляется.
– Она в любом случае решила бы проблему перенаселения.
– А ты знал, что каждый четвертый день у нас становится на миллион жителей больше?
– Черт, – говорю я. – Выходит, наше население успеет увеличиться… почти на пару миллионов, прежде чем мы все умрем.
Мы смотрим друг на друга. Смеемся. И я не знаю почему.
– Интересно, чем все закончилось бы, – говорит Люсинда. – Если бы мы смогли жить дальше.
– По словам Стивена Хокинга, нам оставалось существовать пару сотен лет.
– Из-за искусственного интеллекта? – спрашивает Люсинда. – Машины нанесли бы ответный удар. Хотя вряд они смогли бы причинить этой планете больший вред, чем мы.
– Или из-за какого-нибудь супервируса, – говорю я. – В комбинации с устойчивостью к антибиотикам.
– Из-за супервулканов.
– Из-за гибели Мирового океана.
– Из-за того, что воздух стал непригодным для дыхания.
– Из-за правого экстремизма.
– Из-за кризисов беженцев, которые привели бы к росту правого экстремизма.
– Из-за исчезновения чистой воды.
– Возможной остановки Гольфстрима.
– Тяжелых металлов в еде.
– Из-за гибели всех пчел.
Я пытаюсь придумать следующую катастрофу, которую мы избежим. Глаза Люсинды блестят.
– Из-за геоинженерии, – говорю я в конце концов.
– А что это такое?
Мне приходится признать, что я не имею ни малейшего понятия об этом.
– Это, наверно, имеет какое-то отношение к попыткам создать черную дыру, – говорит Люсинда. – Помнишь это дело? Грандиозная была идея.
Я снова смеюсь. Пока мы болтали, природа за окном исчезла. Я вижу торговые центры, витрины которых никогда больше не загорятся разноцветными огнями. Комплексы жилых домов, расставленных, кажется, в случайном порядке. Автомобиль, брошенный посередине автострады.
Я пытаюсь представить себе, как выглядел этот пейзаж, когда сюда пришли первые люди. До того как мы стали взрывать горы, строить дороги, вырубать леса. Но ничего не получается.
– Сейчас, оглядываясь назад, я не понимаю, почему мы не делали все возможное для спасения Земли, – говорит Люсинда. – Почему постоянно находили другие темы для обсуждения? Мы бы справились с такой задачей, если бы решили всерьез ей заняться. Нам нужно было устроить восстание против всех тех, кто разрушает планету, только чтобы заработать как можно больше денег.
Внезапно до меня доходит, что ребенок перестал кричать.
– Могу я сказать кое-что ужасное?
– Разве кто-нибудь когда-либо отвечал отрицательно на такой вопрос?
Ее глаза снова блестят от любопытства. Но то, о чем я сейчас подумал, относится к тем мыслям, в которых я не хотел бы признаться даже самому себе.
– По-моему, с какой-то стороны и хорошо, что все закончится именно так, – говорю я. – Нет, я этому вовсе не радуюсь… но если все при любом раскладе должно накрыться, это, во всяком случае, будет не наша вина. И мы ничего не в состоянии поделать.
Люсинда задумчиво смотрит на меня.
– Знаешь, о чем я подумала, когда мы услышали о Фоксуорт? – говорит она. – Что сейчас я ничего не потеряю, когда умру. Я увижу, как все закончится. Я чуть ли не… обрадовалась. Не совсем то слово, наверно. Но мне было не так грустно. Какое-то время. Порой.
– Я понимаю тебя, – говорю я.
Мир внезапно наклоняется – поезд поворачивает. Бутылка с водой Люсинды катится по столу, и мы оба вытягиваем руку, пытаясь поймать ее. Наши пальцы соприкасаются. Она отводит взгляд в сторону, плотнее закручивает крышку и кладет бутылку в матерчатую сумку, стоящую на сиденье рядом с ней.
