Тильда, пытающаяся казаться идеальной.
На самом же деле она таковой не являлась. Но была даже лучше. Нормальным человеком.
Если постоянно прикидываться совершенством, как тогда тебя смогут полюбить за то, какая ты на самом деле? Так не бывает.
Сегодня мне позвонил последний друг Тильды. Он хотел знать, как я себя чувствую. Мы долго разговаривали. Он сказал, что уже может видеть Фоксуорт в свой телескоп. Мы говорили о космосе и о том, какова вероятность, что кто-то там может знать о нашем существовании. Если верить ему, даже если никто не услышит именно TellUs, нас наверняка заметят. Мы ведь уже давно и громко заявляем о себе. Наши телефонные разговоры и теле- и радиопрограммы попадают в эфир уже свыше сотни лет. А первые радиопередатчики появились еще раньше. Если кто-то перехватывает все эти сигналы, распространяющиеся по Вселенной в виде электромагнитных волн, они в курсе происходящего у нас. Слышали отчеты сначала о Первой, а потом и о Второй мировой войнах. Знают, какие крупные и мелкие события происходили на нашей планете вплоть до настоящего дня.
– Земля в чем-то напоминает автобус с кричащими детьми, – сказал он.
И наверное, все так и есть. Для постороннего мы будем какофонией голосов, утверждающих массу зачастую самых противоречивых вещей о том, как выглядел наш мир и как мы, люди, жили в нем. Но, пожалуй, в этом вся суть. Хаос и есть наиболее правильная картинка человечества. Мы все не ангелы.
Симон сейчас здесь.
Он просит меня перестать писать.
И я его послушаюсь.
СИМОН
Люсинда улыбается мне, хотя слезы бегут у нее по щекам. Я сажусь рядом с ней на край кровати. Целую ее.
Она выглядит усталой. Я тоже не особо много спал этой ночью. Когда мне наконец удалось заснуть, меня разбудил шум из спальни. Мамы выпили последнюю бутылку вина, и сначала мне показалось, что они плакали. Но потом я понял, в чем дело.
Я пытаюсь выбросить эту мысль из головы. Не хочу думать о том, что Стина и Джудетт занимались сексом. Ведь даже мое существование не является доказательством того, что это когда-либо случалось.
Сегодня утром они снова надели обручальные кольца.
– Ты рассказала все инопланетянам? – интересуюсь я, кивая на ноутбук Люсинды.
Она смеется. Закрывает его:
– Нельзя рассказать все. Но я старалась, как могла.
Она проводит пальцами по крышке. Задевает ногтями наклейку, которая начала отставать по краям.
– Стина уже поговорила с Каролин и Класом? – спрашивает она.
Я киваю и смотрю в сторону. Светящее снаружи солнце ослепляет меня.
– Все прошло хорошо. Но я не знаю, что они сказали. Когда дело касается ее обязательства хранить молчание, Стина непоколебима.
Я снова поворачиваюсь к Люсинде.
– Главное, все прошло хорошо, а более нам ничего и не надо знать, – говорит она.
– Да.
Я согласен с ней. Никаких больше тайн. Никаких версий. Нам нечего больше выяснять.
По-моему, она думает о том же, что я. Время уже перевалило за полдень. Осталось два с половиной дня. Два восхода солнца.
Я ложусь рядом с ней. Чувствую запах стирального порошка, исходящий от подушки.
– Я видела погоду на завтра, – говорит Люсинда. – У них есть еще прогноз на послезавтра. А потом… ничего.
Я подвигаюсь ближе к ней. Чувствую тепло ее тела. Сосредоточиваюсь на нем, пока паника, угрожавшая заключить меня в свои объятия, не отступает.
– Им надо было рассказать, какая погода была бы в четверг, – продолжает она.
– Чтобы мы знали, чего лишимся?
– Да, мне любопытно. Обычно погода меня не заботит, но все равно интересно хоть что-то знать о дне, который никогда не наступит. – Она резко замолкает. – Это странно, по-твоему?
– Понятия не имею.
День, который никогда не наступит. Мир, который перестанет существовать.
– В любом случае, до самого конца будет прекрасная погода. Если тебя это волнует, – говорит она и целует меня.
СИМОН
ОСТАЛОСЬ 2 ДНЯ
– Ты еще не закончила проповедь? – спрашиваю я, входя на кухню.
А потом добавляю «извини», когда Стина поднимает взгляд от компьютера. У нее усталые красные глаза.
– Осталось только подкорректировать немного. Но сейчас мне хочется просто все удалить. – Она трет глаза. – Кто я такая, чтобы обращаться к людям в последний час? Кто вообще вправе это делать?
Я снова не узнаю Стину. Никогда не видел ее такой подавленной.
– Все будет хорошо, – говорю я, и это звучит столь банально, что я сразу же сожалею о сказанном.
– Я сильно сомневаюсь. Не уверена больше ни в чем.
Я встаю позади нее и обнимаю за плечи. Она всхлипывает. Прижимается своей щекой к моей и кладет ладони на мои руки. Сразу возникает ощущение, словно мы поменялись ролями. Как будто она мой ребенок, и я должен утешать ее.
Я стою так, пока она не прекращает плакать. Потом я сажусь за стол напротив нее.
– Потренируйся на мне, – говорю я. – Сделаем вид, как будто я кто-то из незнакомых тебе людей. Сейчас я пришел в церковь. Что ты хочешь сказать мне?
Стина улыбается. Вытирает глаза рукавом блузки:
– Ничего не получится.
– Получится.
Она вздыхает тихо:
– Самое трудное – это добиться, чтобы все почувствовали себя как дома. И те, кто верят в Бога, и те, кто нет.
– Забудь об остальных. Что, по-твоему, я должен знать? Я, который не я?
Стина выглядит немного смущенной. Косится на свой экран:
– Я хочу, чтобы ты чувствовал надежду.
– Хорошо. У меня такое же желание. Но как мне это сделать?
– Перестать бояться. Мы не в состоянии помешать происходящему, но мы можем надеяться, что Господь примет нас. Именно это я и хочу сказать, по-моему. Что ждущее нас впереди еще не конец.
– А если мне трудно поверить в это? Что мне делать тогда?
– Тогда я хочу, чтобы ты в любом случае не чувствовал себя одиноким. Нам не избежать общей судьбы, но мы должны достойно встретить ее. И мы, по крайней мере, сделаем это все вместе.
– Вот видишь, – говорю я. – Здесь нет ничего сложного.
Стина улыбается мне. Снова вытирает глаза:
– Спасибо.
– Я стараюсь не ради тебя, а ради себя. Люсинда придет в церковь со своей семьей, и ты не должна ударить в грязь лицом.
– Я обещаю.
Джудетт входит на кухню настолько вовремя, что у меня создается впечатление, будто она стояла в гостиной и слушала наш разговор. Она садится рядом со мной.
