– Смерть сопровождает меня повсюду, Ульрик! – засмеялся Друсс. – Я ее побратим. Разве твой шаман не знает ваших преданий? Быть может, я умру на Сумитосе. Быть может, умру на Музифе. Но где бы я ни пожелал умереть, знай: уходя в Долину Теней, я захвачу с собой немало надиров, чтобы они сопутствовали мне.
– Сопутствовать тебе будет для них честью. Ступай с миром.
Глава 23
Один кровавый день следовал за другим в бесконечной череде рубки, резни и смерти. Надиры то и дело появлялись на убойной земле перед Музифом, угрожая сокрушить защитников, – но каждый раз их отбивали, и оборона держалась. Сильные, как предсказывал Сербитар, медленно отделялись от слабых. Разница была налицо – к шестой неделе осады в живых остались только сильные. Три тысячи дренайских воинов либо погибли, либо выбыли из рядов со страшными увечьями.
Друсс появлялся на стене каждый день, пренебрегая советами об отдыхе и нуждами своего усталого тела, – он черпал скрытую силу из своей воинской души. Рек тоже создал себе немалую славу, хотя и не стремился к ней. Дважды благодаря своей одержимости он отбрасывал надиров назад. Оррин по-прежнему сражался вместе с остатками «Карнака» – из них выжило всего восемнадцать человек. По правую руку от него бился Джилад, по левую – Бреган все с тем же добытым в бою топором. Хогун собрал вокруг себя полсотни легионеров и стоял сзади на случай, если в передовой линии образуется брешь.
Дни полнились муками и криками умирающих. И список в Зале Павших с каждым утром становился все длиннее. Пал дун Пинар – зазубренный кинжал перерезал ему горло. Бара Британа нашли под кучей надирских тел – сломанное копье торчало из его груди. Высокого Антахейма из числа Тридцати сразил дротик, пущенный в спину. Легионера Эликаса визжащая толпа надиров прижала к настенной башне, и он погиб под ударами двадцати клинков. Йораку, громадному разбойнику, вышибли мозги дубиной – умирая, он схватил двух надиров, бросился с ними со стены и разбился о камни вместе с вопящими врагами.
В хаосе свистящей стали многие геройские подвиги оставались незамеченными. Один молодой солдат, сражавшийся спина к спине с Друссом, увидев, как вражеский воин нацелился в старика копьем, метнулся, не раздумывая, на острие и лег в корчах среди прочих трупов на стене. Офицер по имени Портитак бросился в брешь у надвратной башни, схватился за лестницу и прыгнул с нею вниз, оттолкнув ее от стены. Двадцать надиров, лезших наверх, погибли с ним на камнях и еще пятеро переломали кости. Много таких историй случалось в бою.
И накал сражения не ослабевал. Рек украсился косым шрамом от брови до подбородка, пересекающим лицо красной чертой. Оррин лишился трех пальцев на левой руке, но после двухдневной передышки вновь присоединился к своим бойцам.
Из стольного града Дренана шли нескончаемые послания:
Держитесь.
Дайте Хитроплету время.
Еще хотя бы месяц.
Защитники знали, что не продержатся столько, – и продолжали сражаться.
Дважды надиры предпринимали ночные атаки, но Сербитар каждый раз предупреждал защитников, и захватчики дорого платили за свою дерзость. Ночью, когда трудно найти опору, долгий подъем на стену сопряжен с гибелью. Сотни кочевников нашли бессмысленную смерть под дренайскими клинками и стрелами.
Теперь ночи стали спокойными и в некотором смысле – еще хуже дней. Их тихая лунная свежесть слишком уж отличалась от багрового дневного ада. Солдат посещали непрошеные мысли о женах, детях, родных усадьбах, а еще пуще – о неотвратимом будущем.
У Хогуна и Лучника вошло в привычку гулять ночью по стене – мрачный командир Легиона рядом с остряком разбойником. В обществе Лучника Хогун забывал о потере Эликаса и вновь обретал способность смеяться, а Лучника роднила с ганом серьезная сторона, которую разбойник тщательно скрывал.
В эту ночь Лучник, однако, притих, и взгляд его был устремлен вдаль.
– Что это с тобой? – спросил Хогун.
– Воспоминания. – Лучник, опершись о парапет, смотрел на надирские костры внизу.
– Как видно, либо очень хорошие, либо очень плохие, раз тебя так проняло.
– Хуже не бывает, дружище. Веришь ли ты в богов?
– Временами – когда стою спиной к стенке и враг напирает со всех сторон.
– А я верю в двойную власть Удачи и Зла – верю, что изредка каждая из этих сил выбирает себе человека и на свой лад губит его.
– И эти силы коснулись тебя, Лучник? – осторожно спросил Хогун.
– Возможно. Подумай о недавних событиях – и ты в этом убедишься.
– Не нужно. Я и так знаю, к чему ты ведешь.
– Что тебе известно обо мне? – Лучник повернулся лицом к офицеру в темном плаще.
Хогун улыбнулся, хотя и видел, как пальцы Лучника сомкнулись вокруг рукояти кинжала.
– Я знаю, что твою жизнь омрачает какая-то тайна: погибла жена, отец был убит… что-то вроде этого. Быть может, ты даже совершил какое-то зло, о котором не можешь забыть. Но даже если дело в этом, боль, с которой ты вспоминаешь о своем поступке, доказывает, что он противен твоей природе. Оставь его позади, дружище! Кто из нас способен изменить прошлое?
– Если бы я только мог рассказать тебе… Но я не могу. Прости, из меня нынче плохой попутчик. Ступай вперед, а я постою здесь.
Хогуну хотелось крепко сжать Лучнику плечо и шуткой разбить его тоску, как это часто делал сам Лучник. Но он этого не умел. Бывали случаи, когда угрюмый воин чувствовал себя нужным, даже любимым, – но это был не тот случай, и Хогун, мысленно обругав себя, тихо ушел.
Около часа Лучник стоял на стене, глядя в долину и слушая доносящиеся из лагеря песни надирских женщин.
– У тебя что-то стряслось? – спросил кто-то.
Обернувшись, Лучник увидел Река, одетого, как и в день приезда, в высокие оленьи сапоги, камзол с высоким, шитым золотом воротом и овчинный полушубок, с длинным мечом на боку.
– Просто устал, – сказал Лучник.
– Я тоже. Как мой шрам, не побледнел?
Лучник всмотрелся в зубчатую красную черту от лба до подбородка.
– Счастье твое, что ты глаза не лишился.
– А все из-за паршивой надирской стали. Я отразил удар, а его треклятый меч сломался и проехался мне по лицу. Праведные боги, да знаешь ли ты, сколько лет я оберегал свою красоту?
– Ну, теперь уж поздно жалеть, – ухмыльнулся Лучник.
– Некоторые люди так и рождаются уродами. Это не их вина, и я лично никогда ничего не имел против уродов. Но другие – и я причисляю к ним себя – рождаются с красивой внешностью. И нельзя так за здорово живешь лишать человека такого дара.
– Надеюсь, ты заставил виновника расплатиться за ущерб?
– Естественно! Мне даже показалось, что он встретил смерть с улыбкой. Впрочем, он был урод. Самый настоящий. Это несправедливо.
