— Эта мишень покрыта мелкими знаками. Подойди и назови мне тот, в который вонзился нож.
Талисман, подойдя, увидел, что вся мишень испещрена золотыми чиадзийскими иероглифами. Большинства из них он не знал, но клинок пробил овал с тонким когтем посередине — этот символ Талисман понимал.
— Так что же? — спросил Чорин-Цу, и Талисман назвал ему знак.
— Хорошо. Сядь снова рядом со мной, мой мальчик.
— Я выдержал твое испытание?
— Пока только первое. А вот второе: испей из одной из этих чаш.
— В которой из них яд? — Чорин-Цу промолчал, и Талисман добавил: — Мне что-то расхотелось пить.
— И все же ты должен.
— Скажи мне, какую цель ты преследуешь, старик, — тогда я решу.
— Я видел, Талисман, что нож ты метать умеешь. А вот умеешь ли ты думать? Достоин ли того, чтобы служить Собирателю, чтобы привести его к своему народу? Ты верно предположил: в одной из чаш содержится смертельный яд. Ты умрешь, как только он коснется твоих губ. В другой — чистая вода. Как же сделать правильный выбор?
— Этих сведений недостаточно, — ответил Талисман. — Ошибаешься.
Талисман задумался, прикрыв глаза, припоминая каждое слово, сказанное стариком. Он повертел в пальцах левую чашу, потом взял правую. Обе были одинаковы. Талисман перевел взгляд на ковер, и внезапная улыбка тронула его губы. Ковер был покрыт теми же символами, что и мишень, и овал с когтем помещался под левой чашей. Талисман отпил из нее — вода была холодной и приятной на вкус.
— Ты наблюдателен — это хорошо, — сказал Чорин-Цу. — Но не странно ли, что ты попал ножом в нужный знак, хотя на мишени начертано еще двенадцать?
— Откуда же ты знал, что я в него попаду?
— Об этом мне поведали звезды. Носта-хан тоже знает. Он — благодаря своему Дару, я — благодаря своей науке. А теперь ответь: каким будет третье испытание?
Талисман сделал глубокий вдох.
— Коготь — знак Ошикая, Гонителя Демонов, овал — его жены Шуль-сен. Когда Ошикай посватался к Шуль-сен, ее отец поставил перед ним три задачи. Первая требовала меткости, вторая — смекалки, третья — самопожертвования. Ошикай должен был убить демона, который был его другом. У меня нет друзей демонов, Чорин-Цу.
— Этот миф, как и все прочие, имеет свой потаенный смысл. Ошикай был человеком беспокойным, подверженным вспышкам ярости. Демон был частью его самого, дикой и опасной стороной его натуры. Отец Шуль-сен знал об этом и хотел, чтобы Ошикай любил свою жену до гроба, никогда не причинял ей зла и не оставил ее ради другой.
— Но какое отношение все это имеет ко мне?
— Прямое. — Чорин-Цу хлопнул в ладоши, и вошла молодая женщина-чиадзе. Поклонившись обоим мужчинам, она опустилась на колени и коснулась лбом пола у ног Чорин-Цу. Талисман хорошо видел ее при свечах. Очень красивая, с волосами как вороново крыло и большими миндалевидными глазами. Губы полные, и фигура кажется особенно стройной в белой шелковой рубахе и длинной атласной юбке.
— Это Зусаи, моя внучка. Я хочу, чтобы ты взял ее с собой. Того же желают Носта-хан и твой отец.
— А если я откажусь?
— Я не скажу тебе больше-ни слова. Ты покинешь мой дом и вернешься к юртам своего племени.
— А как же дело, которое я должен исполнить?
— Оно совершится без моей помощи.
— Я еще не готов взять себе жену. Моя жизнь посвящена мщению и Собирателю. И даже если бы я решил жениться, я как сын вождя имею право сам выбрать себе невесту. Я предпочел бы, конечно, чтобы она была надиркой. Я очень уважаю чиадзе — но это не мой народ.
Чорин-Цу подался вперед:
— Нет у вождя никаких прав — в этом заключается одна из тайн власти. Притом ты заблуждаешься, молодой человек. Зусаи не тебе предназначена в жены. Она обещана Собирателю и станет его Шуль-сен.
— Тогда я не понимаю, — с заметным облегчением проговорил Талисман, — в чем же здесь жертва с моей стороны?
— Берешь ты Зусаи под свою опеку? Обязуешься защищать ее даже ценой собственной жизни?
— Если так надо, я готов. Но в чем здесь жертва?
— Возможно, жертвы и не потребуется. Зусаи, покажи нашему гостю его комнату.
Девушка, поклонившись еще раз, молча встала, и Талисман последовал за ней.
В конце короткого коридора Зусаи открыла дверь в комнату, увешанную коврами, с разостланными на полу одеялами. Стульев здесь не было, украшений тоже.
— Спасибо, Зусаи, — сказал Талисман. — Скажи, ты когда-нибудь бывала в пустыне?
— Нет, мой господин.
— Тебя не волнует предстоящее путешествие? Мы поедем через враждебные земли, где нас ждет много опасностей.
— Меня страшит только одна, мой господин.
— Какая же? — Когда он задал этот вопрос, в глазах Зусаи появился блеск, и лицо напряглось. Решительная женщина на миг сменила спокойную, приветливую девушку — и тут же снова надела маску.
— О страхах лучше не говорить, господин. Страх сродни магии. Доброй вам ночи. — И она закрыла за собой дверь.
Звучный смех Зибена наполнил всю комнату, и дренайский посол покраснел.
— Не знаю, что смешного вы здесь находите. Мы говорим о дипломатии, а в ней нет места чьим-то капризам.
Поэт вгляделся в худощавое лицо посла. Волосы цвета стали тщательно причесаны и слегка надушены, туалет безупречен и очень дорого стоит. На Майоне голубой шелковый камзол с золотой отделкой и белый шерстяной плащ. Пальцы посла теребят багряный шарф, сколотый серебряной брошью в виде ставшего на дыбы коня — символом его чина. Майон сердит и не скрывает этого — что, по мнению Зибена, просто оскорбительно. Дипломаты — отменные лицедеи и при всех обстоятельствах сохраняют любезный вид, когда говорят с вышестоящими.
— Вы согласны со мной? — спросил Майон.
— Я редко противоречу политикам. Даже самые плохонькие из вас способны убедить меня в том, что конский навоз имеет вкус медовой коврижки, а лучшие запросто внушат, что я один на целом свете не понимаю его сладости.
— Вы меня оскорбляете, — возмутился Майон.
— Прошу прощения, посол. Это было задумано как комплимент.
— Беретесь вы уговорить его или нет? Это дело первостепенной важности. Клянусь памятью Миссаэля, речь может зайти о войне!
— Не сомневаюсь, посол. Ведь я видел Бога-Короля. — Майон поспешно поднес палец к губам, Зибен усмехнулся. — Вождь, вдохновленный свыше, — подмигнул он. — Я всей душой стою за правителя, способного сместить министра и посадить на его место своего любимого кота.
Майон, подойдя к двери, приоткрыл ее и выглянул в коридор. Вернувшись обратно, он встал перед поэтом.
