— Как ты умерла? — спросил он.
— Чаката вбил мне золотые гвозди... — Тут ее глаза широко раскрылись. — Это ты! Ты и твой друг освободили меня — теперь я вижу. Он вернулся потом и вынул гвозди. И взял мой лон-циа.
Друсс посмотрел Талисману в глаза:
— Если я пойду с тобой, парень, ты должен мне кое-что обещать.
— Говори!
— Ты отдашь мне камни, чтобы я мог спасти своего друга.
— Разве ты не за этим сюда пришел?
— Этого мало. — И Друсс направился к двери.
— Хорошо. Я даю тебе слово. Когда мы найдем камни, я отдам их тебе, и ты увезешь их в Гульготир.
— Нет! — крикнул Носта-хан. — Что ты говоришь?
Талисман поднял руку:
— Но обещай вернуть их, как только твой друг будет здоров.
— Обещаю.
— Поди ко мне, чернобородый, — сказала Шуль-сен, и Друсс сел к ней на кровать. Она пристально посмотрела ему в глаза. — Я вручаю тебе все — и настоящее мое, и будущее. Тот ли ты человек, которому можно доверять?
— Тот, — ответил он.
— Я тебе верю. — И она повернулась к Талисману: — Я вернусь в темное место и выпущу душу Зусаи. Не подведи же меня.
Ее глаза закрылись. Скоро веки затрепетали, и долгий, прерывистый вздох сорвался с губ. Талисман бросился к постели и развязал девушке руки. Она открыла глаза и хотела закричать, но Талисман прижал ее к себе.
— Все хорошо, Зусаи. Ты снова здесь, с нами!
Носта-хан подошел, положил ей руку на лоб.
— Да, она вернулась. Это Зусаи. Сейчас я наложу чары, чтобы ее не забрали назад. Ловко ты обманул колдунью, Талисман!
— Я ее не обманывал, — холодно ответил юноша. — Я выполню мою часть соглашения.
— Но это безумие! Сюда идет целое войско, и судьба надиров находится в твоих руках. Не время играть в благородство.
Талисман отошел в дальний угол, подобрал свой нож и медленно двинулся к Носта-хану.
— Кто здесь главный? — тихо и грозно спросил он.
— Ты, но...
— Ты верно сказал, ничтожный. Главный здесь я. А ты — мой шаман, и я не потерплю больше споров. Я не играю в благородство. Я такой, как есть. Мое слово — закон. Так есть, и так будет. Сейчас мы пойдем в гробницу. Ты вызовешь Оши-кая и сделаешь все, что подобает, чтобы отправить меня и Друсса в Пустоту. Я сказал ясно, шаман?
— Да, Талисман. Ясно.
— Я тебе не Талисман! — загремел воин. — Теперь — ясно?
— Ясно... мой господин.
— Зачем ты держишь меня за руку, поэт? — спросила Ниоба, взойдя с Зибеном на западную стену.
Зибен, поутоливший свою страсть за последние два часа, устало улыбнулся ей.
— Такой у нас обычай. — Он поднес ее пальцы к губам и поцеловал. — Влюбленные часто гуляют рука об руку. Этим они скрепляют свое душевное родство и, уж во всяком случае, показывают всем, что они влюблены. Считается также, что это приятно. Разве тебе не нравится?
— Мне нравится, когда ты во мне. — Она отняла руку и села на парапет. — Нравится вкус твоего языка. Нравятся ласки твоих рук. Но гулять так мне неловко. Только мать водит за руку малого ребенка, а я не ребенок.
Зибен усмехнулся и сел рядом, глядя, как блестят ее волосы при луне.
— Ты моя радость. Ты как струя свежего воздуха для того, кто провел всю жизнь в душных комнатах.
— Как ты красиво одет. — Она погладила голубой шелк его рубашки. — Пуговки так и переливаются.
— Это перламутр. Славно, правда? — И он, повинуясь внезапному порыву, стащил рубашку через голову. — На, возьми. Она твоя.
Ниоба хихикнула и сняла свою рубаху из выцветшей зеленой шерсти. Зибен увидел, как напряжены соски ее полных грудей, и заново ощутил возбуждение. Он протянул к ней руки, но Ниоба отскочила, прижимая к себе голубую рубашку.
— Нет. Сперва поговорим.
— Поговорим? О чем же это?
— Почему у тебя нет жены? У твоего друга есть. И ты уже старый.
— Старый? Тридцать четыре — еще не старость. Я в расцвете лет.
— У тебя плешь на макушке. Я видела.
Зибен запустил пальцы в свои светлые волосы.
— Плешь? Не может быть!
— Экий ты павлин, — засмеялась она. — Хуже женщины.
— У моего деда до самой смерти были густые волосы, а умер он в девяносто лет. У нас в роду нет лысых.
Ниоба надела голубую рубашку и вынула руку Зибена из его волос.
— Так почему у тебя нет жены?
— Ты пошутила про плешь, да?
— Нет. Почему нет жены?
— Трудный вопрос. Я знал много красивых женщин, но ни с одной мне не хотелось бы провести свою жизнь. Я люблю яблоки, но не хотел бы всю жизнь питаться только ими.
— Что такое яблоки?
— Плоды... вроде фиг.
— Плоды хороши для кишок.
— Вот-вот. Но не будем на этом задерживаться. Я хочу сказать, что мне нравятся разные женщины. Мне легко наскучить.
— Ты не из сильных мужчин, — грустно сказала она. — Ты боязливый. Много женщин — это легко. И детей делать легко. Трудно жить с ними, растить их. Трудно видеть, как они умирают. У меня было два мужа, оба умерли. Оба хорошие люди. Сильные. Третий муж тоже будет сильным. Даст мне много детей, чтобы кто-то из них мог выжить.
— Мне думается, жизнь состоит не только из того, чтобы делать крепких ребят, — криво улыбнулся Зибен, — Я живу ради удовольствий, ради внезапных всплесков радости. Ради неожиданностей. Довольно и без меня мужчин, которые делают детей и тупо влачат свою скучную жизнь в жаркой пустыне или в зеленых горах. Мир обойдется и без моих отпрысков.
Ниоба обдумала его слова.
— Мой народ пришел сюда с Ошикаем, перевалив через высокие горы. Они рожали детей, которые росли стройными и сильными. Они отдавали свою кровь земле, и земля питала их потомство. Так было тысячу лет. Теперь мой черед. Я обязана перед предками принести жизнь на эту землю, чтобы в тех, кто будет жить через тысячу лет, текла кровь Ниобы и ее пращуров. Ты хороший любовник, поэт. Твои ласки вызывают у меня сладостную дрожь. Но сладостная дрожь — это легко, это я и сама могу. Я чувствую к тебе большую любовь, но я не выйду за боязливого мужчину. В Остром Роге есть один сильный воин. У него нет жены. Я, наверное, пойду к нему.
Зибену показалось, что его ударили в живот, но он заставил себя улыбнуться.
— Ну конечно, милая. Иди и рожай детей.
— Отдать тебе рубашку?
