К нам зачастили медицинские светила. Уж не знаю, что там они во мне просветили, но гонорары запрашивали хорошие – папа брал дополнительные дежурства, бабушка стала продавать серебряные ложки. Все было бесполезно. Если только на улицу Воинова случайно залетал полуиздохший микроб, то, попав на меня, он обретал второе рождение и расцветал махровым цветом. Видимо, микробы передавали информацию по цепочке, и я вскоре стал питательной средой для всех паразитов Ленинграда и окрестностей. Бактерии размножались на мне в геометрической прогрессии, жирели и лоснились – я же увядал и чах еще быстрее, чем они здоровели.
В доме стерилизовалось все, уличную обувь оставляли за дверью. После того как обезумевшая мама устроила полный медицинский осмотр, включая раздевание на предмет сыпи, навестившим нас бывшим однокурсникам, которые тогда работали в инфекционной больнице, к нам перестали ходить гости. Бабушка дошла до того, что, приготовив обед, пробовала его сначала на других членах семьи на предмет возможного отравления. Но глисты обошли и этот препон, расплодившись в моем почти стерильном желудке. Посмотрев, как я корчусь и пенюсь от кислорода, вдуваемого в мой желудок через зонд, чтобы убить особо упрямых паразитов, бабушка Геня слегла с сердечным приступом.
* * *
На улицу я всю зиму почти не выходил, и единственным развлечением было чтение.
Как и любого мальчишку, больше всего меня манили бескрайние морские просторы. Любовь к морю мне передалась по наследству от папы, который проходил службу на флоте. Уж не знаю, каким он там был моряком, но терминологию и повадки старого морского волка усвоил на отлично. Особенно колоритно выглядели встречи с бывшими сослуживцами. Раньше мама старалась меня изолировать, чтобы я не нахватался терпкого и прилипчивого морского жаргона, но, как вы знаете, эта зима была особая, и меня выпроваживали на нишенку, где дремала бабушкина сестра. Но даже ее могучий храп не мог заглушить морских баек старпома и боцмана. Как-то раз, притупив мамину бдительность и притворившись, что зачитался, я остался в большой комнате.
Под закуску бабы Гени тосты за тех, кто в море, следовали несколько чаще, чем следовало.
– Ну, мужики, главное, чтобы… – Старпом Кулик осекся, встретившись глазами с папой.
– Главное, чтобы… перископ стоял! – нашелся он и опрокинул рюмку.
– А что такое перископ? – немедленно поинтересовался я.
Кулик смутился. Доходчивое объяснение с наглядными пособиями, оставленными списанными с корабля матросами, которое он успешно использовал для зеленых первогодков, для моих ушей было абсолютно неприемлемо. Тут пришла мама, и тему удалось замять.
Меня же обуревали девятибалльные страсти. На обед я просил только флотский борщ и макароны по-флотски, категорически отказываясь есть полезный, но столь неромантичный бульон с курочкой.
Поверх ушного компресса я напяливал бескозырку и, что самое главное, стал употреблять флотскую терминологию. Дедушка пролил на себя кипяток, когда я, глядя, как он наполняет чашку, предложил ему задрочить по ватерлинии. Команда для моющей пол бабушки «Палубу скатить и пролопатить!» после этого звучала совершенно безобидно. Надо отдать должное дедушке, который поддержал меня, когда я предложил поправить такелаж бабушкиной сестре, которая имела привычку дефилировать по утрам в ночной рубашке. Кульминацией было мое выступление к Восьмому марта, когда я с интонациями пьяного матроса в портовом борделе продекламировал бабушке Серафиме по телефону:
Капитан, каких немного,
Джон Кровавое Яйцо —
Словно жопа носорога
Капитаново лицо!
Бабушка от испуга повесила трубку не попрощавшись.
Потом она имела разговор по телефону с папой, и тот то краснел, то бледнел, как герой знаменитой песенки. Уж не знаю, что она ему там по-дружески спела, но друзья-моряки к нам ходить перестали, а папа всерьез занялся списком допущенных к чтению книг. Наивный папа решил, что затерянный мир Конан Дойла безопаснее бескрайних морских просторов. Ну, там динозавры, саблезубые тигры, но так они ведь уже вымерли, верно? Он коротенько посвятил меня в основы палеонтологии, а точнее, в теорию происхождения ныне живущих слонов и тигров от их почивших в вечной мерзлоте предков.
К сожалению, тут он совершил серьезный прокол, потому что я немедленно спросил бабушкину подругу Броню, когда она пришла к нам в гости, не произошла ли она от бронтозавра. Я только не понял, что тут было обидного – она и именем, и фигурой была очень на него похожа. Бабушка долго, конечно, извинялась, но тетя Броня с того дня больше у нас не появлялась – к большому удовольствию дедушки, который ее терпеть не мог. Вымерла, наверное.
* * *
Чтение чтением, но с моими болячками что-то надо было делать, чтобы я не вымер, как динозавр и вышеупомянутая тетя Броня.
После того как все разочаровались в возможностях традиционной медицины, по совету той же бабушки Серафимы на консультацию был приглашен травник. Новое магическое слово, все чаще упоминавшееся родными – «гомеопат», – тоже звучало для меня как зов из юрского периода. Почему-то он ассоциировался у меня с мамонтом.
Видимо, на этого гомеопата-мамонта возлагались большие надежды: уж больно благоговейно его имя звучало в устах мамы и бабушки. Я же жил надеждой увидеть еще одного живого представителя затерянного мира и слегка разочаровался, когда в дом явился маленький аккуратный старичок со множеством каких-то бутылочек и мешочков. Меньше всего он походил на мамонта.
Деда Миша с большим скепсисом наблюдал за всем этим, как он выражался, мракобесием, бабушка же с мамой слушали гомеопата с большим пиететом.
– Ну-с, молодой человек. На что изволите жаловаться?
Я, не привыкший к таким витиеватым допотопным оборотам, с недоумением посмотрел на маму.
Та пришла на помощь:
– У нас, доктор, постоянные простуды.
И тут я, на голубом глазу, решил внести свою лепту и с залихватским видом выдал:
– Это все ерунда, лишь бы перископ стоял!
Глаза гомеопата вылезли из орбит, будто он сам встретил динозавра.
С дедушкой случился приступ удушливого кашля, и он вылетел в коридор.
Мама с бабушкой, не зная, как реагировать, испепеляли взглядом папу, который покраснел как рак, пытаясь удержать рвущийся из груди хохот.
Гомеопат как-то сразу скис и быстренько свернул визит, оставив несколько коробочек с инструкциями, которые дедушка все равно выбросил, сказав, что эту отрави-траву мне дадут только через его или еще чей-нибудь труп. Ни бабушка, ни мама, зная бескомпромиссный нрав деда, спорить не решились.
В одно мартовское утро, когда на улице светило солнце и царило полное безветрие, мама наконец отважилась выпустить меня на улицу. Сборы напоминали переезд на другую квартиру. После того как на меня напялили несколько пар рейтуз, шарфиков и свитерочков, я уже не только почти не двигался, но и с трудом дышал. Голова обливалась едким потом, который стекал по шее и спине, впитываясь в нижнюю рубашку, которая просолилась, будто роба стахановца-молотобойца в жаркий день после долгой смены.
