Папина конструктивная критика уже давно не воспринималась и расценивалась как посягательство на мою хрупкую истерзанную плоть. В ход пошли запрещенные приемы. Папе припомнили, что баюкал он меня во младенчестве, пользуясь сомнительным репертуаром типа «Пора по бабам», а колыбельная «татарам-даром» вообще чуть не привела к межнациональному конфликту. Отношения между папой и остальными членами семьи обострились. Крутой дедушка, наслушавшись родительских споров и маминого плача, стал часто поглядывать на камин, где он прятал единственный, но убийственный во всех смыслах этого слова аргумент – наган.
Итак, качаясь от слабости и веса напяленной на меня одежды, я наконец оказался на улице. От свежего воздуха голова кружилась и тело наполнялось волшебной легкостью.
Свернув на набережную и полюбовавшись на брезгливо заплеванную величественной Невой пролетарскую Аврору, мы двинулись в сторону Летнего сада.
Весна торжествовала свою победу-однодневку, столь свойственную ленинградскому климату. Ее работа напоминала сизифов труд: к вечеру, отдохнув за день, зимние ветра собирались в стаи и за ночь сводили на нет дневные хлопоты весны. Гладкие, оформившиеся сосульки, в очередной раз поддавшись коварным обольщениям опытных балтийских ветров, по утрам выплакивали свои обиды весне, но ночью опять покорно раскрывали свои любвеобильные объятия. К концу зимы они умирали в слезах и мучениях, так ничему и не научившись, чтобы на следующий год снова предаться пагубной страсти.
На солнце я совсем взопрел, и папа на свой страх и риск стал потихоньку меня раздевать. Дышать и идти становилось все легче. Папа, как навьюченный ишак, тащил на себе лишнюю экипировку. К Летнему саду я подошел налегке, чего не скажешь о папе.
Как прекрасен был ветер свободы! Я представил себя юнгой на корабле дальнего плавания. Ветер холодил мою вспотевшую грудь и шею, забирался под воротник, дул в уши, мокрые завитки вокруг лба подернулись изморозью. Одурманенный запахом Невы, я шагнул к самому краю Лебяжьей канавки… И случилось то, что должно было случиться. Обвешанный папа на минуту замешкался, и я, поскользнувшись, улетел по гладкому склону берега прямехонько под ненадежный весенний лед, да по самую грудь. Папа, побросав всю амуницию, в три секунды за шкирку вытащил меня обратно. Вода стекала с меня и замерзала, прихваченная мартовским морозцем. Я безмолвно шевелил синими губами. Папа, видимо, заледенел от ужаса, потому что только смотрел на меня, опустив руки. Стала собираться ахающая толпа.
Не растерялся только мужик весьма подозрительного вида, расточающий запахи вчерашнего перегара и сегодняшнего похмелья. Он протянул папе полбутылки какой-то жуткой сивухи:
– Быстро скидовай усё! Мальца разденем, разотрем, завернешь в сухое и дуй домой!
От ужаса папа стал скидывать с себя брюки.
Дамы стыдливо отвернулись при виде его нежно-голубых кальсон.
– Скидовай усё, тебе говорят! – настаивал представитель местного ОСВОДа, выливая на грязную ладонь вонючую сивуху.
Плюнув на приличия и белоснежно сверкнув задом, папа скинул исподнее и стал сдирать с меня насквозь мокрую одежду.
Растерев сына самогоном, облачив в спасительные кальсоны и подвязав их под горлом шнурком от ботинок, папа рванул рысью домой.
Народ в ужасе шарахался в стороны, старушки крестились. Еще бы! Бежит мужчина в полупальто, из-под которого торчат голые волосатые ноги, а на его руках ребенок рвет на груди кальсоны с воплями:
– На абордаж! Поднять «Веселый Роджер»!
Все-таки не портовый Марсель или Гавр, а как бы культурный Ленинград. Так и долетели до Воинова. В парадной папа слегка тормознул, понимая, что перископ ему сейчас напрочь открутят, но врагу не сдается наш гордый «Варяг», погибать – так с музыкой, и он нажал на звонок.
Дверь открыла мама, обеспокоенная нашим отсутствием, за ее спиной маячил деда Миша.
Такой встречи в порту я меньше всего ожидал: никто не гордился моими боевыми победами, мама кричала и плакала, но самыми выразительными были дедушкины руки. Они сначала задержались на правом бедре, пытаясь по привычке выхватить из несуществующей кобуры наган, метнулись во внутренний карман пиджака в безнадежной попытке достать валидол, а потом, как в замедленной съемке, потянулись к папиному горлу. Тот, отступив, запутался в брошенных на пол брюках, скатился с лестницы и, хлопнув парадной дверью, нырнул под арку в глубину ленинградского колодца, с единственным желанием в нем утопиться. Дома начался хапарай – кипятилась вода, заваривались все возможные чаи, включая припрятанную мамой отрави-траву.
Обессиленный дед не возражал, только шептал белыми губами:
– Убийца, фашист…
Бабушки, к счастью, дома не было. Я вырывался из простыней и полотенец, продолжая сражаться с пиратами и акулами Лебяжьей канавки. Мама прошептала:
– Папа, он бредит. Это менингит. Надо срочно в больницу.
О том, что можно позвонить в скорую, они даже не подумали. К счастью, сосед Коля, водитель такси, оказался дома. Дедушка рванул к нему.
– Давай, сынок, он умирает! – И заплакал…
Галя-соседка уронила тарелку с борщом. В мгновение ока мы были внизу. Коля гнал машину, не обращая внимания на светофоры, к гостинице «Октябрьская», за которой притаилась детская больница имени Раухфуса. Правда, он с некоторым сомнением поглядывал в зеркало на мою агонию – слишком румяным и оживленным выглядел умирающий. Тем не менее, тормознув у больницы через десять минут, он стал помогать маме меня разгружать, а дед бросился в приемный покой поднимать всех по тревоге.
Нянечка в ужасе подскочила, когда он обрушился на нее с воплями:
– Скорее, вам привезли ребенка с… – Мудреный менингит не задержался в дедовой памяти, и его не менее воспаленный мозг выдал родной и близкий диагноз: – Простатитом!
Умудренная опытом няня, конечно, удивилась столь редкому для детей заболеванию, но спорить не стала и голосом, достойным любого мегафона, за который и посадили в приемном покое, объявила:
– Доктор Гаиров, возьмите мужчину с внуком и простатитом!
Надо мной уже хлопотали проворные медсестры, оттирая рыдающую маму, когда в приемную спустился дежурный врач. Он вошел, такой большой и спокойный, что сразу как-то стало тихо.
В коридоре нянечка лечила дедушкин простатит нетрадиционным, но очень действенным методом – медицинским спиртом.
Под окнами подпрыгивал доставленный Колей из мужской солидарности папа, найденный у Сени, отогретый, облаченный в Сенины брюки и тоже слегка пришедший в себя после стакана крепленого.
Доктор Гаиров посмотрел на меня:
– Ну давай, орел, рассказывай.
Торопясь и захлебываясь словами, боясь не успеть и пропустить что-то очень важное, я рассказал Гасыру Алиевичу о приключениях этого дня.
Тот внимательно выслушал, затем еще внимательней осмотрел меня. Потом подозвал медсестру, которая стояла наготове с дежурным коктейлем для менингококковой инфекции – преднизолон, пенициллин и адреналин.
