Помявшись в регистратуре, намекая на производственную травму, Васька наконец оказался в кабинете хирурга. Меньше всего он ожидал там увидеть участливых молоденьких девушек. Наслушавшись в училище про боевых медсестер, они готовы были отдать последнюю каплю крови для спасения Васькиной жизни. Доктор-хирург вежливо предложил сесть. Васька, по понятным причинам, столь же вежливо отказался. На вопрос, что болит, долго запинался, пока хирург не потерял терпение.
Наконец, после многозначительных намеков и подмигиваний, удалось выяснить местоположение инородного тела. Хирург бессердечно предложил спустить штаны и лечь на живот. Девушки хихикали за ширмой, и только одна смотрела серьезно, готовая по первому слову хирурга вытащить занозу хоть зубами.
Хирург, большой любитель каламбуров, с профессиональным цинизмом выдал экспромт:
Как однажды Пенелопа занозила себе попу
И кричит: «Эй, Менелай, ты занозу вынимай!»
Пока хирург колдовал над его многострадальным задом, оправившийся от первого смущения Васька-Пенелопа с интересом разглядывал стойкую медсестричку. Та смотрела без улыбки, инструментами звенела сосредоточенно и вообще шутку с Пенелопой не оценила: мол, неуместно смеяться над больным. В конце концов занозу извлекли, рану залепили и выставили пострадавшего за дверь. Васька терпеливо дождался конца рабочего дня и, когда стайка чирикающих медсестричек вылетела на улицу, подхватил обладательницу серьезного взгляда и доставил к себе домой под предлогом того, что живет он один и обрабатывать столь деликатную часть тела некому. Так медсестра Клавочка и осталась у него жить, а потом они переехали в Очаков, где оба устроились на лодочную станцию: Клавочка – медсестрой, а Васька – водолазом-спасателем. А так как спасать было особенно некого, он и подрабатывал, как и все мужчины Очакова, ловлей рыбы.
* * *
Клавочка жила со своим Васей как в сказке: он ловил неводом рыбу, она в свободное от дежурств время пряла свою пряжу, то есть чинила сети.
Во дворе стояло разбитое корыто, куда Васька сваливал дневной улов.
Ежевечерне во двор заплывала золотая рыбка. Золотыми у нее были, правда, только зубы, но Васькины желания она исполняла исправно. Собственно, желание было только одно: превратить рыбу в денежные знаки, которые как по волшебству Васька уже сам превращал в огненную воду, и, несмотря на все Клавочкины старания, каждое утро семья вновь оказывалась у разбитого корыта.
Золотая же рыбка, в лице соседки тети Песи, богатела и покрывалась безвкусными украшениями, как типичная рыбная торговка с Привоза. Оттуда она, собственно, и была, поэтому речь ее отличалась особой выразительностью и колоритом. К вечеру народ начинал собираться на представление. Места в первом ряду всегда занимали очаковские биндюжники, друзья Васьки, готовые разнять стороны при появлении первой крови.
И, поверьте, стороны сходились не на шутку. Один раз родители замешкались, и я стал свидетелем следующего разговора.
– О, швартуйтесь, Песя, – дружелюбно начинал Васька, уже приняв оставшегося с вечера самогону. – Клавка – чайку Песе!
– Ой, знаю я за ваш чай! Писи сиротки Хаси в постный день. Давайте мне уже своих червивых мальков и имейте мои доброту и три рубля.
– Песя, вы делаете мне больно, говоря за мою рыбу. Посмотрите на ее бока. Если бы у вашей дочки были такие бока, она ездила бы только в спальном вагоне и ее не хватали бы за грязные коленки все приезжие шаромыжники!
– Вася, вы говорите против ветру! Ловите своих стерлядей и не трогайте местных блядей, не про мою дочку будет сказано. Что вы можете знать за мою Бэлу? Вы же целый день спите в своей дырявой шаланде. Вас же, как эту рыбу, все видят только на ужин, и вы через полчаса лежите как камбала на тарелке, одним глазом вверх. И с этим взглядом на жизнь вы пытаетесь делать торговлю?!
А вот где именно видит Васька Песю, пусть даже одним глазом, мне узнать уже не удалось – мама увела меня, зажав ладонями уши. Меня выпустили, когда биндюжники-рефери уже сдвигали стулья, громко выявляя победителя.
Стороны стоили друг друга, хотя лексикон Песи с рынка был явно побогаче Васькиного флотского. Наверное, сказывалась работа водолазом: под водой всего не услышишь и практика не та. Это тебе не команды пьяного боцмана с полубака выполнять. Папа больше поддерживал Васю – все-таки флотское братство. Даже шпаргалки ему писал, втихаря от мамы. Васька как молитву заучивал. Потом папе писал, что очень помогло: Песя даже на десять копеек за кило больше давать стала – зауважала, наверное.
* * *
По утрам мы с мамой спускались с горы на пляж.
Если мы чуть задерживались, то за столом под сливой уже сидел Васька и поправлялся после вчерашнего. Если он был в хорошем и миролюбивом настроении, они с мамой перекидывались несколькими фразами, значение которых не всегда понимал я, но, видимо, хорошо понимал папа, потому что бледнел и начинал с хрустом разминать могучие плечи.
Однажды чуть не дошло до драки, когда вслед маме, тащившей меня за руку, Васька в присутствии своих друзей-биндюжников продекламировал:
Блистала Верочка статьями экстерьера,
Заставив встать у одного пенсионера.
Я немедленно спросил, что это значит, мама зарделась и слишком поспешно начала мне объяснять значение слова «экстерьер». Папа, брившийся опасной бритвой перед зеркалом на веранде, должно быть, тоже не все понял, потому что с бритвой в руке направился за разъяснениями, и если бы мама не повисла на его плече, а Клавочка не увела юмориста-любителя, то неизвестно, чем и где закончился бы наш отпуск. Кстати, мама потом долго удивлялась, откуда в лексиконе Васьки появилось столь изысканное слово – «экстерьер». На что слегка успокоившийся папа язвительно заметил, что нисколько не удивлен, что вторая половина фразы у мамы вопросов не вызвала. Но как-то замяли. Южное море – оно вообще расслабляет и успокаивает.
А вода лимана была чистая, густая и удивительно мягкая. Мне она напоминала наваристый рыбный суп. Сходство придавали бычки и тарань, которых можно было брать прямо руками. Однажды я принес домой целое ведерко и торжествующе поставил перед похмеляющимся Васькой.
Тот хитро прищурился:
– А тебя не учили никогда не брать в руки того, что плавает по воде? Всплывает та рыба, в которой сидит глист. Он-то ее на поверхность и тянет.
Мама от ужаса выронила пляжную сумку. Ее богатое воображение немедленно нарисовало картину приезда домой с ребенком, опять зараженным глистами. Головы обоим родителям было бы не сносить. Их бы самих вытравили бы, как вышеупомянутых паразитов.
Слегка принявший на грудь папа со свойственным ему черным юмором пошутил:
– А что? Очень символично. Не зря же Очаков брал князь Потемкин. Броненосец «Потемкин» вошел в историю благодаря червям, а мы – глистам!
На что менее оптимистичная мама напомнила, что фамилия дедушки не Эйзенштейн и папу он не прославит, а пристрелит. Аргументация была убедительная, и, к моему расстройству, рыбу выбросили на помойку. Всю ночь мы не могли уснуть из-за разборок местных кошек, деливших добычу. Васька утром божился, что слышал там и Песин мощный бас.
