Новогодняя ночь, как всегда шумная и веселая, заканчивалась. Осоловевших и счастливых детей укладывали спать. Обиженно сопел лишенный праздника Гришка. На кухне женщины мыли посуду.
* * *
А уже через неделю елки начали выбрасывать на помойку.
Они валялись, как пьяные девки с бесстыдно задранными подолами. Рваные прошивки из серпантина мокли в грязном снегу. На них безжалостно выплескивались помойные ведра и брезгливо поднимали ноги дворовые псы под бдительным оком атаманши Двойры-ханум.
Потом бессердечный дворник Расул покидал елки в мусороуборочную машину, и на снегу остались только иголки и обрывки блестящего дождика, да и те скоро засыпало новым снегом. Праздник кончился.
Глава девятнадцатая
Что объединяет творчество Достоевского и Конан Дойла,
или
Туманы Воинова-стрит
Папа в последнее время серьезно увлекся наукой. В отличие от мамы, любящей поговорить с больными и коллегами, он предпочел иметь дело с бессловесными вирусами и бактериями и перешел работать на кафедру кожно-венерических болезней. И ладно бы он занимался своими кокками и бациллами на работе, так он еще и дома умудрялся ставить какие-то научные эксперименты.
Притащив с работы микроскоп, он вечерами на кухонном столе раскладывал свои склянки и, к ужасу чистюли-бабушки, изучал бледные спирохеты.
При этом он весело напевал:
– Спирохета бедная, отчего ты бледная? – И, видимо, потому что спирохета обиженно молчала, сам за нее и отвечал: – Оттого и бледная, потому что бедная.
В доме пахло питательной средой для бактерий и скандалов. Послушав папины радостные рассказы о том, какой он сегодня видел замечательный сочный нарыв, сидящие за столом давились и вылетали на кухню. Даже более терпимая к медицинским байкам мама не была в восторге, когда застала меня за внимательным изучением иллюстрированного атласа по кожно-венерическим болезням. Любознательный Гришка добыл откуда-то лупу, чтобы лучше и детальнее изучить предмет. Впрочем, все и так было хорошо видно.
Бабушка Геня была в ужасе. Ей казалось, что все кругом кишит какими-то кокками и вибрионами. К запаху вазелинового масла – подкормки для капризных спирохет – примешивался запах хлорки, которой бабушка протирала все поверхности.
Увещевания папы, что его утонченные, нежные и трогательные воспитанницы дохнут от свежего воздуха, не находили отклика в ее не лежащей к паразитам душе.
Дедушка был терпимее и придерживался мнения, что микроб от грязи дохнет. Но меня на всякий случай кормить стали в комнате и из отдельной посуды. Бабушка попыталась надевать на папу после работы перчатки, но тот жестко воспротивился, мотивируя тем, что работает все-таки в районном диспансере, а не в лепрозории или противочумном бараке.
* * *
Однажды папа вернулся домой и, поскольку руки у него были заняты питанием для его подопытных спирохет, не полез за своими ключами, а позвонил.
Дверь открылась. На пороге стоял негр в семейных трусах и со стаканом. Папа было решил, что ошибся дверью, но тут за плечом негра появилась мама и, улыбаясь, нежно прижалась к могучему черному торсу. Негр тоже сиял белоснежными зубами и приветливо протягивал папе руку. Папа помертвел.
Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы в этот самый момент на кухне не показался дедушка с початой бутылкой водки. Папа, понимая, что дедушка вряд ли поприветствовал бы этот интернациональный разврат, разжал кулаки и пригляделся. На черном прокопченном лице явно проглядывали европейские, а точнее, еврейские черты, а уж серые глаза совсем не подходили к облику выходца с берега слоновой кости. Тем более приветственная фраза: «Мишаня, налей этому придурку, а то он меня не узнаёт!» – была произнесена до боли знакомым голосом. Да и объятия, в которые заключили обескураженного папу, были скорее родственными.
– Яшка, ты откуда?! – Папа обнял маминого двоюродного брата и наконец отважился переступить порог родного дома.
– От верблюда! – не соврал Яша, потому что действительно месяца четыре провел в экспедиции по пустыням Средней Азии, где и прокоптился до костей.
Дядю Яшу я почему-то ужасно боялся.
Подвыпив, он все время доставал меня вопросами типа: какая разница между сгущенкой и тушенкой, и уж совсем смутил загадкой: «Что под яйцами гладко?» Смеющаяся мама увела покрасневшее чадо на кухню и объяснила, что это просто сковородка, но осадок чего-то очень стыдного остался. Я даже с некоторым облегчением проводил дядю Яшу на следующий день и уткнулся в книги.
* * *
Папа не только увлекался кокками и каками, как ехидно говорил дедушка, но и был большим любителем детективов.
Однажды, в очередной раз отобрав у нас с Гришкой зачитанный до дыр справочник по венерическим болезням, папа открыл шкаф, вытащил черную книжку с красными буквами, вздохнул и сказал:
– Мужики, я вам завидую. Вот вам Конан Дойл, рассказы о Шерлоке Холмсе. – И открыл «Пеструю ленту».
Стратегически это было гениальное решение. После этого справочник о гинекологии, венерологии, анатомии можно было спокойно оставлять на столе открытым на любой странице. Нас больше не интересовали ни первичные, ни вторичные половые признаки, здоровые и зараженные всякими там лишаями и экземами. Мы окунулись в туманы Бейкер-стрит, проглатывая по нескольку рассказов в день. Надо ли говорить, что следующим этапом нашей биографии стала игра в сыщиков.
* * *
Разумеется, Гришка был Шерлоком, а я его верным доктором Ватсоном.
А какое сыскное дело без собаки? И понадобилась нам ни много ни мало – собака Баскервилей. Двойра, добрейшей души псина, на эту роль не годилась. Были на примете пара болонок, один пудель и слюнявый боксер Федя, но они тоже не дотягивали. А вот котяра Баскервиль на чердаке жил отменный. Боец дворового фронта, гроза соседей и любимец всех окрестных кошек. Все новорожденные котята в округе имели присущий только ему рыжий оттенок.
Звали котяру, ясное дело, Васькой. Помимо огненного окраса, у него была еще одна не свойственная животным особенность: он любил выпить и покурить. Зрелище это было настолько любопытное, что мы даже брали мзду конфетами с желающих посмотреть.
Шофер Коля после смены уважал, как положено, спокойно опрокинуть стакан и выкурить папироску. Поскольку дома на это жена Клава дать добро по определению не могла, ему приходилось выходить на лестницу, как бы покурить, но и втихаря приговорить заныканную в рукаве «маленькую». На подоконнике всегда стояла ржавая консервная банка, в которую соседи сбрасывали окурки, а за батареей – дежурный стакан. Дальше Коля открывал форточку и блаженно затягивался папироской, при этом ловко пальцем поддевая крышечку заветной чекушки. В ту же минуту в форточке нарисовывался Васька. Ловко спрыгнув на подоконник, он садился поближе к Коле и с наслаждением вдыхал омерзительный запах «Примы». Его усы подрагивали, он жмурился и морщил нос. Коля специально выпускал ему в морду струю вонючего дыма. Кот балдел. Затем Коля наливал стакан, но не выпивал сразу, а ставил на подоконник. Обкурившийся кот сначала недоверчиво обнюхивал жидкость и, только убедившись, что там водка, начинал лакать. Однажды ему для интереса налили воды, так он долго обиженно фыркал и брезгливо загребал лапой, непочтительно повернувшись к стакану задом.
