Приняв на грудь и перекурив, кот взлетал на форточку и неторопливо шел по карнизу на чердак. Мы с волнением смотрели на маневры поддавшего кота, но тот норму знал, и походка у него всегда была уверенная.
Этого Ваську Гришка и попытался превратить в котяру Баскервилей. Но гегемонская кошачья кровь с примесью водки не захотела принять имени ни сэра, ни пэра. В результате операции по облагораживанию кота пострадал сам Гришка-Шерлок. Котяра Баскервиль оставил на его лице знак четырех… лап. Пришлось отступить.
Была разработана система общения, чтобы скрываться от потенциальных убийц. Убийцы, однако, наглели и даже периодически нападали из-за угла, нанося Шерлоку тяжкие телесные повреждения. Так, дядя Моня, прозванный профессором Мориарти, в очередной раз устроил взбучку с рукоприкладством бедному Гришке-Холмсу за нарисованных на новых обоях пляшущих человечков. Причем попало бедолаге вдвойне – и за испорченные обои, и за слишком явные вторичные половые признаки у человечков. Подвело чрезмерное усердие при изучении атласов по анатомии и физиологии. Гришка провел время в углу, вынашивая план мести, и на следующий день дядя Моня несказанно удивился, найдя у себя в кармане пять яблочных зернышек. Апельсинов у мстителей не нашлось.
Далее наша жизнь больше напоминала роман, достойный совместного творчества Достоевского и Конан-Дойля. Преступления Гриши-Шерлока отличались неуемной фантазией, были изысканны, но не всегда безопасны. Наказания дяди Мони были скучны, однообразны и к тому же весьма болезненны. Свисающий с верхнего туалетного бачка присланный из Канады крапчатый галстук Сени мало походил на пеструю ленту, но, главное, подготавливая мизансцену, крышку на бачке Гришка закрепил плохо. Когда подслеповатая бабушкина сестра дернула за змею-галстук вместо цепочки, крышка соскочила, полетела на пол и с грохотом разбилась. Пока Гришка орал, как та самая гиена, при очередной экзекуции, устроенной Моней-Мориарти, был срочно вызван водопроводчик. За трешку он принес новую крышку и замечательное произведение народного творчества, которое я помню по сей день:
Как у нас, как у нас
Развалился унитаз.
А вчера Марья Иванна
Поднялася рано-рано,
Забралась на унитаз
И сломала еще раз.
А после прочтения рассказа «Серебряный» в голове Гришки зародились еще более коварные планы.
* * *
Лошади на Воинова со времен Октябрьской революции не водились. И поскольку прокалывать сухожилие было некому, Гришка решил проколоть шины папиному другу, протезисту Додику, который заезжал к нам поиграть в шахматы.
Папа, кстати, играл весьма неплохо. Это увлечение длилось еще со школьной скамьи. Он учился, на минуточку, в одном классе с самим Михаилом Талем и какое-то время даже сидел с ним за одной партой. Проигрывал, правда, почти всегда. Ничья приравнивалась к победе. Но руку он набил прилично и свой то ли второй, то ли даже первый разряд вполне заслужил.
Ему же принадлежало авторство стихотворения, сомнительного по качеству, но пророческого по содержанию:
И снится Талю чудный сон:
С Ботвинником играет он.
Таль делает последний ход,
Ботвинник партию сдает.
У Додика была другая история. Шахматы были его страстью. Он был чемпионом школы и Дворца пионеров, ему пророчили большое будущее. В розовых мечтах он видел себя чемпионом мира, который отнимает шахматную корону у Ботвинника и на которого ссылаются в учебниках, как на легендарных Алехина и Касабланку.
Шахматная его карьера окончилась самым неожиданным и печальным образом.
Школы в то время были раздельные, для девочек и мальчиков, что вызывало дополнительно жгучий интерес к противоположному полу у учеников старших классов. Как говорится, запретный плод сладок. Скучающие старшеклассники терлись у стен женской гимназии, словно сексуально озабоченные мартовские коты в брачный период, нарушая покой близлежащих домов такими же визгливыми воплями в надежде привлечь внимание половозрелых самочек. В середине дня двери школы распахивались и девицы вылетали на свободу, где их немедленно перехватывали заждавшиеся кавалеры.
Додику же все эти глупости были неинтересны. Он после школы сразу мчался во Дворец пионеров, где проводил остаток дня, разбирая какую-нибудь очередную хитроумную партию, например, Цукерторта – Блэкбёрна. О женском поле он отзывался презрительно, потому как шахматами его представительницы интересовались мало.
Продолжалось это до тех пор, пока однажды на каком-то региональном чемпионате судьба не свела его во втором круге с хрупкой очкастой девочкой, о которой до этого никто ничего не знал. Додик не заморачиваясь разыграл простенькую партию в надежде побыстрее пойти домой готовиться к решающим матчам. Однако играющая черными девочка быстро и уверенно переставляла фигуры, разыгрывая мудреную комбинацию Кереса – Ботвинника.
Додик удивился и сконцентрировался. Слон соперницы уверенно шуровал по диагонали, а конь бил копытом уже в опасной близости к белому королю. Запоздалая рокировка плохо спасала ситуацию, черные жали по всем фронтам. Додик уже готов был согласиться на ничью, но тут торжествующая черная королева под прикрытием своего верного коня, подобрав подол, ехидно нацелилась на ладью. Партия переходила в эндшпиль, и шахматная корона покачнулась на голове озадаченного Додика.
Через пять-шесть ходов все было кончено. Девочка серьезно пожала вялую и потную руку опозоренного Додика, который продолжал сидеть за столом, не веря собственным глазам. Он как должное принял бы поражение от противника мужского пола, но такого унижения от девчонки снести не смог. Даже то, что она потом победила всех, а в дальнейшем оказалась и лидером на союзных соревнованиях, не утешило Додика, и он, забросив шахматы, к тихому удовольствию мамы, поступил в зубоврачебный техникум, променяв шахматную корону на обычные фарфоровые и дорогие золотые коронки, тем более что денег и славы они приносили даже больше.
Так что жил Додик припеваючи и был владельцем уникальной по тем временам серебристой «Волги», которой пришлось разделить судьбу скакуна Серебряного, коня полковника Росса.
Гришка не учел, что за процессом протыкания шин из окна наблюдала глазастая соседка Клава, и она же сдала Шерлока и тренера Стрэкера в одном лице дяде Моне, которому пришлось раскошелиться на два новых дорогих колеса от «Волги». Так что по лбу Гришка схлопотал не от коня, а от разъяренного отца. Хоть и не копытом приложился, но тоже весьма чувствительно.
* * *
За «Серебряным», как вы помните, шел рассказ «Желтое лицо».
В ход пошла акварель «Ленинградская».
За неимением маски краску накладывали прямо на лицо. Идея была Гришкина, лицо, соответственно, мое. После манипуляций с красками кожа приобрела нездоровый лимонный оттенок. Долго тренировали мертвенное выражение лица, но поскольку наше общение с мертвецами было весьма ограниченно, то физиономия имела скорее кислый вид, как будто я съел вышеупомянутый лимон. По задумке режиссера я должен был спрятаться за занавеской и выйти по команде, когда взрослые соберутся в комнате, а дальше – по обстановке.
