– Поздравляем, папочка, приезжайте!
Гера сполз со стула.
Подхватились, помчались в Эрисмана.
А надо сказать, что в Ленинграде была одна устоявшаяся традиция: за мальчика акушерке давали пятерку, а за девочку – только трешку. Таким образом, в роддоме мужское достоинство ценилось всего в два рубля. С годами оно дорожало пропорционально социальному положению хозяина, и иногда цифра могла достичь величин, вполне сопоставимых с мировыми. А уж если оно функционировало, то цены ему не было.
Но пока, сжимая в потной руке пятерик, Гера бросился в объятия выбежавшей на стук санитарки. Та радостно трясла ему руку, из которой ловко и профессионально вытащила замусоленную купюру.
– Поздравляю, поздравляю с… дочкой!
Гера продолжал машинально улыбаться и трясти толстую руку. За спиной у него давился от хохота дедушка.
Ну, потом выпили, закусили, посмеялись, и в назначенное время вернулся Гера со своей Марой в комнату на Пестеля, и назвали они дочку универсальным для обоих полов Женя.
* * *
Кто бы там наверху ни распорядился, но гены весьма заурядных родителей-технарей в Жене сложились таким причудливым образом, что она стала спортивной легендой и даже олимпийской надеждой нашей семьи.
У нее проявился по тем временам абсолютно неожиданный для еврейских девочек атлетический дар. Годам к четырнадцати-пятнадцати стены ее комнаты были увешаны многочисленными наградами, грамотами и медалями. Ее рвали на части тренеры всевозможных секций. А одна история вошла в семейные анналы…
Надо ли говорить, что учитель физкультуры ставил Жене пятерки даже за пропущенные уроки? Она была первым номером школьной команды на всех спортивных олимпиадах. На школьном фартуке не умещались золотые значки ГТО.
Так вот, на очередных соревнованиях ее, как всегда, выставили выступать за команду легкой атлетики. В этот раз неожиданно включили новое состязание – по толканию ядра. Честь школы оказалась под угрозой, и физрук запаниковал. К этому он команду не готовил. Девочки все бегали, как газели, прыгали, как кенгуру, а вот последовательниц то ли сестер, то ли братьев Тесс в команде не наблюдалось. Газели смущенно перебирали длинными ногами, на ядро смотрели уважительно, но притрагиваться боялись.
Физрук безнадежно смотрел, как метают снаряд плечистые атлетки других команд, и понимал, что в этот раз победы ему не видать как своих ушей и, соответственно, на благосклонность завуча младших классов можно не рассчитывать. Уж физик свою команду подготовит как надо, и переходящий вымпел в виде аппетитного завуча младших классов достанется ему.
Женя физрука любила – то есть не как мужчину, а как физрука. А вот с физикой у нее были нелады. Правило буравчика ей никак не давалось. Но надо ли говорить, что ядра она в руках никогда не держала и с техникой метания была не знакома?
Отпрыгавши ножницами и перекидным и получив свой золотой значок, она с интересом приблизилась к секции толкания ядра. Плечистые девахи метали снаряд на семь-восемь метров.
Когда дошла очередь, Женька взяла в ладони чугунный шар, примерилась, откинулась слегка назад, прижала его к плечу, ухом ощутив холодок металла, и выбросила вперед руку, прыжком ловко переместив вес на левую ногу. Ядро со свистом опустилось на отметке девять метров и тридцать сантиметров. Судьи онемели, физруки других команд застонали. Это была, на минуточку, норма первого взрослого разряда.
Отряхнув руки от налипшего песка, Женя с улыбкой пошла к своей визжащей от восторга команде и открывшему рот физруку.
Через минуту к ним присоединился тренер юношеской сборной по толканию ядра. С прищуром посмотрел на невысокую, плотно сбитую Женьку, недоверчиво обошел ее со всех сторон, еще раз посмотрел на записанный и перемеренный лично им результат и обратился к физруку с неожиданным предложением:
– А подари-ка мне свою кенгуру!
Кенгуру быстро отпрыгнула за спину физрука и, насупившись, стала смотреть на сцену, смахивающую скорее на торговлю рабами. Мужчины разошлись не на шутку и периодически пытались пощупать ей руки и ноги. Еще немного – и полезли бы в рот словно лошади – считать зубы. С одной стороны, физруку не хотелось расставаться с незаменимой участницей команды, с другой – школе почет и слава… Словом, телефончик родителей дать пришлось.
Но тут семья в лице Геры и Мары уперлась рогом: ни за что! Бег – пожалуйста, теннис – ради бога, но ни о каком толкании ядра и речи быть не может! Тренер сборной телефон еще долго обрывал, даже заходил. Его чаем с булочками поили, но дочку не сдали.
И правильно – потом Женька чемпионкой города по теннису стала, в сборную Союза вошла в паре, да вот незадача, за выход в финал ногу сломала. Причем так неудачно, что на этом большой спорт для нее закончился, хотя спортивной легендой нашей семьи она так и осталась. Потом неплохим спортивным врачом стала, кстати, чужие руки и ноги лечила.
* * *
Так вот, именно с этой Женькой мы и столкнулись в булочной. С завистью я послушал о ее очередных сборах в Друскининкае, откуда она привезла голубую спортивную сумку. Сумка мне очень понравилась, и я решительно высказался за не слишком популярный в ту пору большой теннис. После недолгих переговоров и колебаний семья согласилась. Оповестили бабу Симу и деду Осипа.
Из Риги, расположенной ближе к цивилизации и ее благам, немедленно выслали сумку, ракетку и белые шорты, на которых мама старательно вышила мои инициалы. Она, как я уже говорил, вообще была большая рукодельница и обладала очень тонким вкусом.
При дефиците товаров в магазинах мама умудрялась не только очень стильно одеваться, но и готовить какие-то немыслимые блюда. Бог знает, где она доставала неожиданные рецепты, которые аккуратно наклеивала в белую общую тетрадь.
Конечно, ей приходилось что-то заменять с учетом советской действительности. Так, вместо петуха в вине она обходилась синей длинноногой курицей, которую брезгливо опаливали над плитой, держа за когтистые лапы. С вином проблем не было. Свежие фрукты заменялись на консервированный болгарский компот. Блюдо выглядело очень изысканно, но скорее напоминало мясной десерт, потому что компот был приторно-сладким. Я слизывал желе с тощего куриного бока и, если честно, предпочитал желе отдельно, а курицу отдельно. Французские изыски мне были чужды.
Мама на это говорила, что я серый как штаны пожарника. Обижаться я шел к зеркалу и долго вглядывался в свою розовую румяную физиономию. В зеркале, которое уважительно называлось трюмо, отражались комната и стол, за которым собиралась вся семья от мала до велика. Трюмо было бабушкиной гордостью, она любовно полировала его блестящую поверхность. Зеркало благодарно блестело и нахально льстило женщинам, поправлявшим пред ним прически или нарядные платья.
Я еще помню времена, когда за сдвинутыми столами не хватало посадочных мест, носили стулья от соседей, а мест все равно не хватало, потому что и сами соседи оставались за этим гостеприимным столом. Было шумно и очень радостно. На кухне хлопотали сразу несколько женщин, суетливо толкаясь у раковины и плиты.
