Из дневника Фрэн Голдсмит
19 июля, 1990
О, Господи. Случилось самое худшее. В книгах, по крайней
мере, когда это случается, что-то наконец меняется, но в реальной жизни это
тянется до бесконечности, как в какой-нибудь мыльной опере.
Позволь, я все тебе расскажу, милый дневничок, хотя мне и не
доставляет особого удовольствия это записывать. Мне даже думать-то об этом
противно.
Глен и Стью отправились в город за едой (это был Джирард,
штат Огайо). Они спросили меня и Гарольда, пойдем ли мы с ними. Гарольд сказал
нет — он лучше добудет воды и вскипятит ее. Возможно, уже тогда он вынашивал
свои планы.
Марк и Перион куда-то ушли, наверное, за ягодами и еще кое
за чем. Я развела костер, чтобы вскипятить котел с водой… и вот приходит
Гарольд с котлом (явно только что принял ванну и помыл голову). И вот он вешает
свой котел над огнем. А потом подходит и садиться рядом со мной.
Мы сидим на бревне, разговариваем о том о сем, а он вдруг
обнимает меня и пытается поцеловать. Я написала «пытается», хотя на самом деле
у него это вполне получилось, по крайней мере, сначала, потому что я была
просто поражена. Потом я вырываюсь — сейчас это кажется почти забавным, хоть
мне и до сих пор противно — и падаю с бревна прямо на спину. Я смяла себе всю
блузку и поцарапалась. Тут я начала кричать. Говорят, история повторяется. И
действительно, это было так похоже на тот день, когда мы были на моле с Джессом
и я прикусила язык.
Через секунду Гарольд уже наклоняется надо мной и
спрашивает, все ли со мной в порядке, краснея до самых корней своих только что
вымытых волос. И тут я начинаю хихикать.
«Что тут такого забавного?» — спрашивает Гарольд, поднимаясь
на ноги. У меня от смеха на глазах выступают слезы. Но потом я понемногу
успокаиваюсь и хочу попросить Гарольда, чтобы он посмотрел, сильно ли я
поцарапала спину. Но я этого не делаю, потому что он может принять это за
ВОЛЬНОСТЬ.
«Фрэн, — говорит Гарольд. — Мне так трудно тебе об этом
сказать».
«Может, тогда лучше не говорить?» — отвечаю я.
«Я должен, — говорит он. — Фрэнни, я люблю тебя».
Конечно, я это знала. Было бы проще, если бы он хотел только
спать со мной. Но любовь гораздо опаснее. Как ответить ему нет? По-моему, есть
только один способ.
«Я не люблю тебя, Гарольд», — сказала я.
Его лицо сразу как-то обмякло. «Это из-за него, не так ли?
Из-за Стью Редмана?»
«Не знаю», — сказала я.
«Зато я знаю». Голос его стал пронзительным, и в нем
зазвучали нотки жалости к самому себе. «Конечно, я знаю. Я знал это еще в тот
день, когда мы его встретили. Я не хотел брать его с нами, потому что я знал. А
он сказал…»
«Что он сказал?»
«Что он не хочет тебя! Что ты можешь быть моей!»
«И ты просто получил меня в подарок, как пару новых туфель,
так, Гарольд?»
Он не ответил, быть может, поняв, что слишком далеко зашел.
С некоторым усилием я припомнила тот день в Фэбиане. Реакция Гарольда на Стью
была реакцией собаки, во двор к которой — в ее владения — вошла другая,
незнакомая собака. Я почти представила себе, как на загривке у Гарольда дыбом
поднимаются волоски. И я поняла, что слова Стью были сказаны для того, чтобы
превратить нас из собак в людей. А разве не в этом-то все и дело? Я имею в виду
ту адскую борьбу, которая ведется за наши души? А если это не так, то зачем
вообще мы пытаемся вести себя прилично?
«Я никому не принадлежу, Гарольд», — сказала я.
Он что-то пробормотал.
«Что?»
«Я говорю, что со временем, возможно, тебе придется изменить
свое мнение на этот счет».
Глаза Гарольда устремились куда-то вдаль. Он сказал: «Я знаю
таких людей. Поверь мне, Фрэнни. Такой парень играет в футбол на месте
полузащитника, но в классе сидит, плюясь вокруг шариками из жеваной бумаги,
потому что он знает, что учитель натянет ему троечку, чтобы он смог продолжать
играть. Такой парень трахается с самой хорошенькой болельщицей, а она считает
его вторым Иисусом Христом. Такой парень пердит, когда учитель литературы
просит тебя прочитать свое сочинение, потому что оно оказалось лучшим в классе.
Конечно, трахальщицы любят его. Так что удачи тебе, Фрэнни».
А потом он просто ушел. Я уверена, что это был вовсе не тот
ВЕЛИЧЕСТВЕННЫЙ, ТОРЖЕСТВЕННЫЙ УХОД СО СЦЕНЫ, который он планировал. Скорее это
было похоже на то, что у него была тайная мечта, а я изрешетила ее пулями —
мечта о том, что все изменилось, что прошлое осталось в прошлом. Мне его стало
ужасно жалко, потому что он не играл в пресытившегося жизнью циника, он
действительно был таким циником, и отнюдь не пресытившимся, а ранимым и
несчастным. Его высекли. Но Гарольд никогда не сможет понять, что сначала
должно что-то измениться у него в голове, что мир останется тем же до тех пор,
пока Гарольд останется тем же. Он копит свои обиды, как пираты копили
сокровища…
Уф. Все вернулись, ужин съеден, сигареты выкурены, веронал
роздан (мой лежит у меня в кармане вместо того, чтобы растворяться в животе), и
все ложатся спать. После нашего с Гарольдом разговора ничего не изменилось,
разве что теперь он будет следить за мной и Стью. Я ужасно злюсь, когда пишу
эти слова. Какое право он имеет наблюдать за нами? Какое право он имеет
усложнять нашу и без того печальную ситуацию?
ЗАПОМНИТЬ: Извини, дневничок. Наверное, дело в моем
настроении. Ничего не могу вспомнить.
Когда Фрэнни подошла к нему, Стью сидел на камне и курил
сигару. Он сидел лицом к западу, где красное солнце вынырнуло из-под облаков и
готовилось зайти за горизонт. Хотя только вчера к их группе присоединились
четыре женщины, казалось, что это было уже очень давно.
Запах сигары напомнил ей об отце и о его трубке. Вместе с
воспоминанием появилась и скорбь, которая почти уже перешла в ностальгию.
«Я примирюсь с твоей утратой, папочка, — подумала она. — Ты
ведь не будешь против?»
Стью оглянулся.
— Фрэнни, — сказал он с явным удовольствием. — Как
поживаешь?
Она пожала плечами.
— По-всякому.
— Хочешь посидеть со мной на камне и посмотреть на заход
солнца?
Она села рядом с ним, и ее сердце забилось чуть-чуть
быстрее. Но в конце концов, зачем она сюда пришла? Она ведь знала, в каком
направлении пошел Стью, и знала, что Гарольд и Глен с двумя девушками
отправились в Брайтон на поиски радиопередатчика (ради разнообразия, эта идея
пришла в голову Глену, а не Гарольду). Патти Крогер осталась в лагере, ухаживая
за двумя ослабевшими от борьбы подругами. Ширли Хэммет частично начала выходить
из своего оцепенения, но этим утром она всех разбудила, закричав во сне и начав
отбиваться от воздуха. Женщина без имени, похоже, двигалась в другом
направлении. Она сидела. Она ела, если ей подавали. Она мочилась и
испражнялась. Она не отвечала на вопросы. Она проявляла признаки жизни только
во сне. Несмотря на сильную дозу веронала, она часто стонала и иногда
вскрикивала. Фрэнни казалось, что она знает, кого видит в своих снах эта
бедняжка.
