— Куда? Куда? — Он изнемогал от надежды и нетерпения.
— На запад, — сказал темный человек, исчезая. — На запад. По
ту сторону гор.
Тогда он проснулся, и вокруг по-прежнему была ночь,
озаренная ярким пламенем. Теперь оно приблизилось. Один за другим взрывались
дома. Звезды исчезли за густой нефтяной копотью. Пошел дождь, принесший
блаженное облегчение. Все вокруг было покрыто черным снегом пепла.
Теперь, когда у него появилась цель, он смог идти. Он
заковылял на запад, время от времени замечая других людей, покидающих Гэри и
оглядывающихся через плечо на пожар. Идиоты, — подумал Мусорный Бак почти с
нежностью. — Вы сгорите. Когда придет время, вы сгорите. Они его не замечали.
Для них Мусорный Бак был лишь еще одним оставшимся в живых. Они исчезли в дыму,
и незадолго до зари Мусорный Бак перешел границу штата Иллинойс. Позади него
огонь уже скрылся за стеной густого дыма. Было утро второго июля.
Он забыл о своих мечтах о сожжении Чикаго. Ему больше не
было никакого дела до Уинди Сити. В тот день он взломал кабинет врача и стащил
оттуда упаковку морфина. В аптеке он взял банку вазелина и покрыл обожженную
часть руки дюймовым слоем. Его мучила сильная жажда, хотелось пить почти все
время. Мысли о темном человеке жужжали у него в голове, словно мясные мухи.
Когда он рухнул на землю в сумерках, ему уже начало казаться, что город, в
который направляет его темный человек, это Цибола.
В ту ночь темный человек снова посетил его сны и с
сардонической усмешкой подтвердил, что это так.
* * *
Мусорный Бак пробудился от этих спутанных снов-воспоминаний,
ощущая пронизывающий ночной холод. В пустыне всегда либо лед, либо пламень.
Здесь не существует середины.
Слегка постанывая, он поднялся на ноги. У него над головой
триллионы звезд мерцали так близко, что казалось, будто их можно потрогать
руками.
Он вернулся к дороге, при каждом шаге вздрагивая от боли. Но
теперь он почти не обращал на нее внимания. На мгновение он остановился и
посмотрел на спящий внизу город. Потом он продолжил свой путь.
Когда спустя несколько часов заря окрасила небо, Цибола была
почти так же далеко от него, как и в тот момент, когда он поднялся на гребень
холма и впервые увидел ее. А он, как последний идиот, выпил всю свою воду,
забыв о том, какими близкими кажутся в пустыне расстояния. Из-за обезвоживания
организма он не решился долго продолжать путь после восхода. Ему надо лечь,
прежде чем солнце снова не начало палить.
Через час после восхода он наткнулся на съехавший с дороги
«Мерседес-Бенц», правый бок которого глубоко погрузился в песок. Он открыл
двери с левой стороны и вытащил наружу двух усохших обезьян — старую женщину со
множеством браслетов на руках и пожилого мужчину с эффектной белой шевелюрой.
Бормоча себе под нос что-то невнятное, Мусорный Бак вынул ключи из замка
зажигания, обошел машину и открыл багажник. Чемоданы оказались незапертыми. Он
завесил окна «Мерседеса» одеждой, придавив ее для надежности камнями. Теперь у
него была прохладная, сумрачная пещера.
Он заполз внутрь и уснул. Далеко на западе в лучах утреннего
солнца сиял город Лас-Вегас.
Машину он водить не умел, в тюрьме его этому не учили, но он
мог ехать на велосипеде. Четвертого июля Мусорный Бак раздобыл гоночный
велосипед и отправился в путь. Поначалу он ехал медленно, так как левая рука
доставляла ему много хлопот. В первый день он дважды падал, и один раз — прямо
на ожог. Боль была невыносимой. Ожог гноился и источал омерзительный запах.
Время от времени в голове у него мелькала мысль о гангрене, но он не позволял
себе размышлять об этом слишком долго. Он начал смешивать вазелин с
антисептической мазью, не зная, может ли это помочь, но не сомневаясь в том,
что это не повредит. У него получалась вязкая жидкость молочного цвета, похожая
на сперму.
Понемногу он приноровился управлять велосипедом одной рукой
и обнаружил, что может ехать с неплохой скоростью. Рельеф стал плоским, и
велосипед легко несся вперед. Он выпивал галлоны воды и очень много ел. Он
размышлял над словами темного человека: «Ты займешь высокий пост в моей
артиллерии. Ты — тот человек, который мне нужен». Как прекрасны были эти слова
— разве до этого момента он был кому-нибудь нужен? Эти слова снова и снова
прокручивались у него в голове, пока он нажимал на педали под жарким солнцем
Среднего Запада.
Восьмого июля Мусорный Бак пересек Миссисипи и оказался в
Айове. Четырнадцатого июля он пересек Миссури к северу от Каунсил Блаффс и
въехал в Небраску. Левая рука понемногу стала ему повиноваться, мускулы ног
наливались силой, и он спешил, ощущая огромное желание как можно быстрее
оказаться на месте.
На западном берегу Миссури Мусорный Бак впервые заподозрил,
что сам Бог, возможно, захочет помешать ему выполнить свое предназначение. В
Небраске что-то было не так. Там было что-то ужасное, чего он боялся. Казалось,
там было все как в Айове, но… на самом деле все было иначе. Раньше темный
человек приходил к нему каждой ночью, но как только он оказался в Небраске,
темный человек исчез.
Вместо него Мусорному Баку стала сниться старая женщина. В
этих снах он лежал на животе среди кукурузы, почти парализованный ненавистью и
страхом. Перед ним была стена широких, похожих на лезвия кукурузных листьев. Не
желая этого, но и не в силах остановиться, он раздвигал листья дрожащей рукой и
смотрел. Он видел старый дом на полянке. Дом был поднят на домкратах. Рядом
была яблоня, с которой свисали качели из старой шины. А на веранде сидела
старая негритянка, играла на гитаре и пела какой-то древний спиричуэл. Каждый
раз песня менялась. Большинство из них Мусорный Бак знал, так как когда-то был
знаком с женщиной, матерью мальчика по имени Дональд Мервин Элберт, которая
пела те же самые песни во время домашней уборки.
Этот сон был кошмаром, но не только потому, что в конце его
происходило что-то ужасное. На первый взгляд, в нем вообще не было ничего
страшного. Кукуруза? Синее небо? Качели из шины? Старая женщина? Что во всем
этом могло быть страшного? Старухи не издеваются над тобой и не бросают в тебя
камнями. Камнями швыряются только Карли Йейтсы.
Но задолго до конца сна он застывал от страха, словно
смотрел он не на старую женщину, а на какой-то загадочный, едва скрытый свет,
который готов был в любой момент вспыхнуть вокруг нее огненным сиянием, рядом с
которым пылающие резервуары Гэри показались бы свечками на ветру. Свет этот
будет таким ярким, что превратит его глаза в пепел. И в этой части сна он мог
думать только об одном: «Пожалуйста, заберите меня отсюда, пожалуйста, заберите
меня из Небраски!»
Потом песня внезапно обрывалась. Она смотрела прямо на него,
сквозь ее жидкие волосы проглядывал коричневый череп, но глаза ее сияли, как
бриллианты, и были полны того самого света, которого он так боялся.
