Он шутливо протянул руку к костюму Деннинджера. Тот
отскочил, чуть не упав.
— Думаю, вы можете подсыпать мне что-нибудь в еду, чтобы я
отрубился, но ведь это скажется на результатах анализов, разве нет?
— Мистер Редман, вы ведете себя неблагоразумно! — Деннинджер
старался держаться на приличном удалении. — Ваше нежелание сотрудничать с нами
может причинить всей стране много вреда. Вы понимаете меня?
— Нет, — сказал Стью. — В настоящий момент похоже на то, что
моя страна причиняет мне много вреда. Меня заперли в больничной палате в
Джорджии в компании с кретином-доктором, который не может отличить дерьмо от
шоколада. Уноси отсюда свою грязную задницу и пришли мне сюда кого-нибудь, кто
поговорит со мной, или пришли сюда дюжих молодцов, которые смогут силой
добиться того, что вам нужно. Но я буду сопротивляться, это уж точно.
Когда Деннинджер ушел, он продолжал неподвижно сидеть на
стуле. Страх внутри него разрастался. Два дня он ждал, что начнет чихать,
кашлять и отхаркивать желтую слизь. Он думал и о других — о людях, которых он
знал всю свою жизнь. Он думал о том, чувствует ли кто-нибудь из них себя так же
плохо, как Кэмпион. Он вспоминал мертвую женщину с ребенком в старом «Шевроле».
У женщины было лицо Лилы Брюетт, а у ребенка — Черил Ходжес, какими он запомнил
их во время перелета в Атланту.
Он чувствовал, как страх извивается и ворочается под его
бесстрастным лицом. Иногда он был огромным и паническим, сокрушающим все на
своем пути, как слон. Иногда он был маленьким и гложущим, с острыми зубками,
как крыса.
Только через сорок часов к нему прислали человека,
согласного отвечать на вопросы.
Глава 8
Они напали на него через некоторое время после наступления
сумерек, когда он шел по обочине шоссе № 27. Через одну-две мили он собирался
повернуть на запад по № 63. Возможно, чувства его были несколько притуплены
двумя порциями пива, но он сразу понял, что дело пахнет керосином. Он как раз
вышел на шоссе, вспоминая о четырех или пяти здоровяках в дальнем конце бара,
когда они оставили свое укрытие и бросились за ним.
Ник дрался изо всех сил, украсив одного из нападавших
фингалом, а другому сломав нос. В один из счастливых моментов ему даже
показалось, что он сможет победить. То обстоятельство, что он дрался, не
издавая ни звука, слегка их встревожило. Они дрались вяло, может быть, потому,
что раньше такие победы давались им без труда, и они не ожидали серьезного
сопротивления от тощего сосунка с рюкзаком.
Потом один из них сумел ударить его в подбородок, рассекая
нижнюю губу чем-то вроде университетского перстня, и теплый вкус крови наполнил
его рот. Он оступился, и кто-то схватил его за руки. Он как раз успел
освободить одну из них, когда кулак, словно покинувшая свою орбиту луна,
врезался ему в лицо. Прежде чем кулак закрыл его правый глаз, он успел заметить
все то же кольцо, тускло мерцающее в свете звезд. Из глаз у него посыпались
искры, и сознание стало медленно растворяться, уплывая в неизвестном
направлении. Испугавшись, он стал драться еще отчаяннее. Человек с кольцом
вновь оказался напротив него, и Ник ударил его в живот. У Перстня захватило
дух, и он согнулся пополам.
— Держите его, — сказал Перстень, с трудом поднимаясь на
ноги. — Держите его за волосы.
Кто-то запустил обе руки в жесткие черные волосы Ника.
— Почему он не орет? — спросил один из них с беспокойной
заинтересованностью. — Почему он не орет, Рэй?
— Я же сказал не называть имен, — сказал Перстень. — Мне
плевать, почему он не орет. Сейчас я его отхерачу. Сосунок ударил меня. Он за
это поплатится.
Кулак понесся на него. Ник отдернул голову в сторону, и
кольцо оставило борозду у него на щеке.
— Я же говорю, держите его, — сказал Рэй. — С кем я имею
дело? С компанией шлюх?
Кулак опустился. Нос Ника превратился в лопнувший помидор.
Кулак опустился снова. Два передних зуба искрошились, приняв на себя таран
школьного перстня.
— Рэй, кончай! Ты что, хочешь его убить?
— Держите его. Сосунок ударил меня. Сейчас я его отхерачу.
На шоссе показались огни приближающейся машины.
— О, Господи!
— Швыряй его, швыряй!
Это был голос Рэя, но самого Рэя перед ним не было. Ник был
смутно благодарен за это судьбе, но большая часть сохранившегося у него
сознания была занята агонией у него во рту. Он ощущал на языке осколки своих
зубов.
Чьи-то руки тянули его на середину дороги. Приближающиеся
фары осветили его, как актера на сцене. Завизжали тормоза. Он тупо ждал удара.
Во всяком случае, это положило бы конец боли во рту.
Он смотрел на шину, остановившуюся меньше чем в футе от его
лица. Он видел застрявший в покрышке белый камешек.
«Кусок кварца», — подумал он отрывочно и потерял сознание.
Когда Ник пришел в себя, он обнаружил, что лежит на койке.
Койка была жесткой, но за последние три года ему приходилось испробовать и
похуже. С огромным усилием ему удалось открыть глаза.
Над ним был серый потрескавшийся цементный потолок. Под
потолком шли зигзаги труб, обернутых теплоизоляционным материалом. Его поле
зрения пересекала цепь. Он слегка приподнял голову, которую тут же пронзила
чудовищная молния боли, и увидел другую цепь, которой койка крепилась к стене.
Он повернул голову налево (еще один приступ боли, но на этот
раз не такой убийственный) и увидел шероховатую бетонную стену. Она была густо
исписана разными надписями. Там были изображения фаллосов, огромных грудей,
грубо нарисованных влагалищ. Ник понял, где он находится. Он был в тюремной
камере.
Он осторожно приподнялся на локтях, а потом присел. Переждав
новый приступ боли, Ник дотащился до решетчатой двери и выглянул в коридор. На
стене выросла чья-то тень, а затем массивный человек в шортах цвета хаки
появился в конце коридора. Подойдя к камере Ника, он остановился и молча
смотрел на него почти целую минуту. Потом он сказал:
— Когда я был мальчишкой, мы выследили в горах пуму и
застрелили ее. На обратном пути в город мы протащили ее двадцать миль по грязи.
То, что осталось от зверя, когда мы пришли домой, было самым печальным
зрелищем, которое я когда-либо видел в своей жизни. Ты занимаешь второе место
после пумы, паренек.
Ник подумал про себя, что это похоже на хорошо
подготовленный и заученный монолог, приберегаемый специально для заезжих
посетителей тюремных камер.
— Как тебя зовут?
Ник указал пальцем на свои распухшие и разодранные губы и
покачал головой.
