— Но одну вещь ты должен запомнить. Что ты мне там говорил о
своей девственности? Так вот, я тоже девственница.
— Ты… — Должно быть, появившееся у него на лице выражение
удивления было очень комичным, так как она откинула голову и расхохоталась.
— Да, я девственница. И я не собираюсь расстаться с ней в
ближайшее время. Потому что она предназначена другому.
— Кому?
— Ты знаешь кому, Гарольд.
Он уставился на нее, внезапно похолодев. Она спокойно
ответила на его взгляд.
— Ему?
Она кивнула.
— Но я тебе многое могу показать, — сказала она, отведя
глаза. — Мы с тобой будем заниматься такими вещами, о которых ты никогда даже и
не… нет, не так. Может быть, ты и мечтал о них, но ты никогда не думал, что
мечты твои сбудутся. Мы можем играть. Мы можем пьянеть от этого. Мы можем
купаться в этом. Мы можем… — Она запнулась и посмотрела на него. Взгляд ее был
таким лукавым и соблазнительным, что он снова почувствовал возбуждение. — Мы
можем делать все, что угодно, кроме одного крошечного пустячка. А этот пустячок
не так уж и важен, не правда ли?
В голове его закружились картины. Шелковые шарфы… ботинки…
кожа… резина. О, Господи. Фантазии школьника. Какой-то своеобразный сексуальный
пасьянс. Но ведь все это только сон? Фантазия, порожденная другой фантазией,
детище темного человека. Как он желал всего этого, как он хотел ее, но он хотел
и большего.
— Ты можешь быть со мной абсолютно откровенным, — сказала
она. — Я буду твоей матерью, или твоей сестрой, или твоей шлюхой, или твоей
рабыней. Но ты должен рассказать мне все, Гарольд.
Он открыл рот, и его голос зазвучал, как надтреснутый
колокольчик.
— Но не задаром. Ничто не дается бесплатно, даже сейчас,
когда все вокруг завалено вещами, которые только и ждут, чтобы их подобрали.
— Я хочу того же, что и ты, — сказала она. — Я знаю, что
таится в твоем сердце.
— Этого не знает никто.
— То, что таится в твоем сердце, записано в твоем дневнике.
Я могла бы прочитать его — я знаю, где он спрятан, — но в этом нет
необходимости.
Он вздрогнул.
— Раньше он лежал вон под тем кирпичом, — сказала она,
указывая в направлении камина, — но теперь ты перепрятал его на чердак.
— Откуда ты это знаешь? Откуда?
— Я знаю, потому что он рассказал мне. Он… можно сказать,
что он написал мне письмо. А еще важнее, что он рассказал мне о тебе, Гарольд.
О том, как этот ковбой отнял у тебя твою женщину и не включил тебя в состав
Комитета Свободной Зоны. Он хочет, чтобы мы держались вместе, Гарольд. И он
щедр. С этого момента и до того времени, как мы уйдем отсюда, мы предоставлены
самим себе.
Она прикоснулась к нему рукой и улыбнулась.
— Для нас наступает время игр. Ты понимаешь меня?
— А потом, Надин? Что он хочет, чтобы мы делали потом?
— То, что ты почти уже сделал с Редманом в тот первый день,
когда вы выезжали на поиски старой женщины… но в гораздо большем масштабе. А
когда мы сделаем это, мы сможем отправиться к нему, Гарольд. Мы сможем быть с
ним. Мы сможем остаться с ним. — Глаза ее были полузакрыты от наслаждения и
восторга. Парадоксальным образом то обстоятельство, что она любит другого, но
готова отдать свое тело ему, вновь возбудило в нем жаркое желание.
— А если я скажу «нет»?
Она пожала плечами, и груди ее соблазнительно покачнулись.
— Жизнь будет идти своим чередом, так ведь, Гарольд? Мне
придется найти другой способ, чтобы сделать то, что я должна сделать. Ты
пойдешь своим путем. Рано или поздно ты найдешь девушку, которая согласиться
сделать для тебя этот маленький пустячок. Но спустя некоторое время этот
пустячок покажется тебе очень утомительным.
— Откуда ты знаешь? — спросил он с кривой усмешкой.
— Я знаю это, потому что секс — это жизнь в миниатюре, а
жизнь очень утомительна. Жизнь — это время, проведенное во множестве комнат для
ожидания. Вполне возможно, Гарольд, здесь у тебя будут свои успехи, но к чему
все это? Жизнь твоя будет скучной банальностью, и ты всегда будешь вспоминать
меня без рубашки и будешь думать о том, как бы я выглядела, если снять с меня
все остальное. И ты будешь пытаться представить себе, что было бы, если бы я
стала произносить в твоем присутствии нецензурные ругательства… или обмазала бы
медом… все твое тело… а потом вылизала бы тебя… и ты будешь думать…
— Прекрати, — сказал он. Все тело его охватила дрожь.
Но она не послушалась.
— А еще мне кажется, что ты будешь думать о том, на что
похожа жизнь на его стороне мира, — сказала она. — И, возможно, эта мысль
окажется гораздо более настойчивой, чем все остальные.
— Я…
— Решай, Гарольд. Надеть ли мне снова свою рубашку или снять
все остальное?
— Идем в спальню, — сказал Гарольд.
Она улыбнулась и взяла его за руку.
Гарольд Лаудер подчинился своей судьбе.
Глава 52
Окна дома Джаджа Фэрриса выходили на кладбище.
Он и Ларри сидели после обеда на веранде, курили сигары и
смотрели на полоску заката над горами, которая постепенно выцветала до
бледно-оранжевого оттенка.
— В детстве мы жили неподалеку от самого красивого кладбища
во всем Иллинойсе, — произнес Джадж. — Оно называлось «Холм Надежды». Каждый
вечер после ужина мой отец, которому тогда пошел седьмой десяток, уходил на
прогулку. Иногда я отправлялся вместе с ним. И если наш маршрут пролегал мимо
этого некрополя, содержавшегося в идеальном порядке, он говорил: «Как ты
думаешь, Тедди? Есть ли хоть какая-нибудь надежда?» И я отвечал ему: «Конечно,
есть. Целый холм». И каждый раз он хохотал, словно слышал эту фразу впервые.
Умер он в 1937 году, когда я был еще подростком. Он умер, как король, Ларри. Он
сидел на троне в самой маленькой комнатке своего дома с газетой на коленях.
Ларри, не вполне уверенный в том, как следует реагировать на
это довольно причудливое проявление ностальгии, не сказал ни слова.
Джадж вздохнул.
— В недалеком будущем что-то должно произойти, — сказал он.
— Если вы почините электричество, то все будет отлично. Но если вы не сможете
этого сделать, люди занервничают и потянутся на юг, пока не настали холода.
— Ральф и Бред говорят, что все будет в порядке. Я доверяю
им.
