— Они умерли? ДЕТИ УМЕРЛИ? Ты это хотел мне сказать? Что они
умерли? Отвечай же, черт тебя побери!
— Они умерли, — сказал Ральф тихо. — Один из них прожил
всего двенадцать часов. Похоже, просто задохнулся. Другой пережил его на два
дня. Ричардсон ничего не мог сделать. Женщина немного повредилась в уме. Все
время бормочет о смерти, разрушении и о том, что больше не будет детей. Тебе
надо позаботиться о том, чтобы Фрэн не оказалось рядом, когда они придут, Стью.
Вот что я хотел тебе сообщить. И кроме того, ты должен сразу же ей все
рассказать. Потому что если ты не сделаешь этого, это сделает кто-то другой.
Стью медленно выпустил из рук рубашку Ральфа.
— Этот Ричардсон спрашивал, сколько у нас тут беременных
женщин, и я сказал, что пока только одна, насколько нам известно. Он спросил,
на котором она месяце, и я ответил, что на четвертом. Я был прав?
— Она уже на пятом. Но, Ральф, скажи, он уверен, что эти
дети умерли от супергриппа? Он уверен в этом?
— Нет, он не уверен, и об этом ты тоже должен сказать
Фрэнни. Он сказал, что причины смерти могли оказаться самыми разными… пища,
которую приходилось есть матери… что-то наследственное… респираторная инфекция
или, может быть, они просто были, понимаешь ли, дефективными. Он сказал, что,
возможно, дело в резус-факторе, правда, я не знаю, что это такое.
— Мы с Гленом говорили об этом, — сказал Стью убитым
голосом, — еще в тот день, когда мы впервые встретились. Это было четвертого
июля. Кажется, это было так давно… но так или иначе, если эти дети
действительно умерли от супергриппа, возможно, это означает, что лет через
сорок-пятьдесят мы оставим землю в наследство крысам, мухам и воробьям.
— Когда дети умерли, они были в сорока милях к западу от
Чикаго, и Ричардсон убедил их вернуться, чтобы сделать вскрытие в больнице. Он
сказал, что может точно выяснить, был ли это супергрипп. Он насмотрелся на него
в конце июня. Как и все доктора.
— Да.
— Но утром детей уже не было. Женщина похоронила их и не
хотела говорить где. Два дня они раскапывали землю вокруг лагеря, рассчитывая
на то, что она не могла уйти слишком далеко от лагеря или закопать их очень
глубоко. Но они ничего не нашли, а она продолжала хранить молчание, сколько они
ей ни объясняли, как это важно. Бедная женщина совсем тронулась.
— Я могу ее понять, — сказал Стью, думая о том, как Фрэн
хочется ребенка.
— Доктор сказал, что даже если это и был супергрипп, то,
может быть, двое переживших эпидемию людей могут произвести на свет ребенка,
обладающего иммунитетом, — сказал Ральф с надеждой.
— Шансы на то, что отец ребенка обладал иммунитетом,
составляют один против миллиона, — сказал Стью. — Во всяком случае, его нет
среди нас.
— Извини, что мне пришлось рассказать тебе это, Стью. Но я
подумал, что тебе лучше узнать об этом. Чтобы рассказать ей.
— Не представляю, как я сделаю это, — сказал Стью.
Но вернувшись домой, он обнаружил, что кто-то его опередил.
— Фрэнни?
Ответа не последовало. Ужин был на плите — подгорелый, — но
квартира была темной и тихой. Стью вошел в гостиную и огляделся.
— Крошка?
Он прошел в спальню, и она оказалась там. В полумраке она
лежала на кровати и смотрела в потолок. Лицо ее распухло от слез.
— Привет, Стью, — сказала она тихо.
— Кто рассказал тебе? — спросил он раздраженно. — Кому так
не терпелось поделиться приятными новостями? Кто бы это ни был, я вырву его
чертов язык.
— Это Сью Стерн. Она узнала от Джека Джексона. У него есть
радиопередатчик, и он слышал, как Ральф разговаривал с этим доктором. Она
подумала, что лучше поскорее рассказать мне, пока это не сделал кто-нибудь
другой. Бедняжка Фрэнни. Обращайся бережно. Не открывай до Рождества. — Из
горла у нее вырвался сдавленный смешок. В этом звуке слышалась такая скорбь,
что Стью чуть было сам не заплакал.
Он пересек комнату, лег рядом с ней на кровать и откинул
волосы с ее лба.
— Радость моя, но ведь это пока еще не точно.
— Я знаю. И, может быть, даже если это супергрипп, у нас будут
свои дети. Но я хочу этого. Разве это так уж плохо?
— Нет, конечно, нет.
— Я лежала здесь и ждала, чтобы он задвигался или что-нибудь
в этом роде. Я ведь ни разу не чувствовала, как он двигается, с той ночи, когда
Ларри приходил искать Гарольда. Помнишь?
— Да.
— Я почувствовала, как он зашевелился, но не стала тебя
будить. Теперь я жалею об этом. — Она снова начала плакать, закрыв лицо руками.
Стью убрал руку, вытянулся рядом с ней и поцеловал ее. Она
исступленно обняла его, но потом тело ее обмякло.
— Теперь мне остается только ждать. И как же долго мне
придется ждать, чтобы проверить, умрет ли мой ребенок, не прожив и дня за
пределами моего тела.
— Ты будешь ждать не в одиночестве, — сказал он.
Она крепко обняла его, и долгое время они лежали без
движения, прижавшись друг к другу.
Прошло минут пять с тех пор, как Надин Кросс вернулась в
гостиную своего старого дома, чтобы собрать кое-какие вещи, и лишь тогда она
заметила его на стуле в углу. На нем были одни только трусы, большой палец его
был засунут в рот, а его странные серо-зеленые китайские глаза пристально
наблюдали за ней.
— Джо… то есть Лео… ну и напугал же ты меня, — сказала она
слабым голосом.
Джо ничего не ответил.
— Почему ты не с Ларри и не с мамой-Люси?
Нет ответа.
— Ты не можешь оставаться здесь, — сказала она, пытаясь
вразумить его, но прежде чем она продолжила свою речь, она поймала себя на
мысли о том, как долго он уже здесь находится.
Это было утро двадцать четвертого. Последние две ночи она
провела у Гарольда. Неужели он сидел здесь с пальцем во рту уже двое суток?
Мурашки пробежали у нее по спине, и с чувством, похожим на отчаянье, она
поняла, насколько же она изменилась. Когда-то она бесстрашно спала рядом с этим
маленьким дикарем, в те времена, когда он был вооружен и опасен. Теперь он был
безоружен, но она была охвачена ужасом. Она подумала, что (Джо? Лео?) полностью
избавился от своего прежнего «я». Теперь оно вернулось.
— Ты не можешь оставаться здесь, — сказала она. — Я просто
пришла, чтобы забрать кое-какие вещи. Я выезжаю. Я переселяюсь к… одному
мужчине.
