До Лас-Вегаса они доехали за шесть часов. Он лежал посреди
пустыни, как какая-то невероятная драгоценность. На улицах было много людей —
рабочий день закончился, и они наслаждались вечерней прохладой. Они вертели
шеями вслед патрульным машинам, а потом возвращались к своим разговорам.
Ларри задумчиво оглядывался вокруг. В городе было
электричество, улицы были чистыми, следы мародерства во время эпидемии исчезли.
Они подъехали к тюрьме. Когда Ларри выбрался из машины,
разминая застывшие мускулы, он увидел, что у Дергана в руках — пара наручников.
— Эй, посмотри-ка, — сказал он Ральфу.
— Мне очень жаль, но это его распоряжение.
Ральф сказал:
— На меня никогда не надевали наручников. Года за два до
женитьбы меня подобрали на улице в стельку пьяным и отвезли в вытрезвитель, но
наручников не надевали никогда. — Ральф говорил медленно, и его оклахомский
выговор стал заметнее. Ларри понял, что он впал в полную ярость.
— У меня есть приказ, — сказал Дорган. — Не будем портить
друг другу жизнь.
— Приказ, — сказал Ральф. — Знаю, кто отдал тебе этот
приказ. Он убил моего друга Ника. Какого черта ты связался с этим адским псом?
Ты-то ведь, вроде, сам по себе парень ничего. — Ральф смотрел на Дергана с
таким гневным недоумением, что тот вынужден был отвернуться.
— Это моя работа, — сказал он. — И я ее выполняю. Вот и все.
Протяните руки, или мне придется попросить кого-нибудь сделать это за вас.
Ларри протянул руки, и Дорган надел на них наручники.
— Кем ты был? — спросил Ларри с любопытством. — В прежние
времена?
— Полиция Санта-Моники. Помощник следователя.
— А теперь ты с ним. Прости меня, пожалуйста, но, ей-Богу,
это забавно.
Из соседней машины вытолкнули Глена Бэйтмена.
— Какого черта вы его толкаете? — сердито спросил Дорган.
— Если бы тебе пришлось шесть часов подряд слушать его
болтовню, ты б его и не так толкнул, — сказал один из сопровождавших Глена
людей.
— Меня не волнует, сколько болтовни вам пришлось выслушать,
но волю рукам давать нельзя. — Дорган посмотрел на Ларри. — Что такого
забавного, в том, что я с ним? В течение десяти лет я был полицейским, пока не
пришел Капитан Шустрик. И я видел, что происходит, когда во главе стоят парни
вроде тебя.
— Молодой человек, — мягко сказал Глен, — ваше общение с
несколькими избитыми детьми и наркоманами не оправдывает тот факт, что вы
оказались в объятиях монстра.
— Уведите их, — ровно сказал Дорган. — Одиночные камеры,
разные крылья.
— По-моему, ты не уживешься со своей новой ролью, — сказал
Глен. — В тебе слишком мало от нациста.
На этот раз Дорган и сам толкнул Глена.
Ларри вели по пустому коридору. На стенах висели таблички:
НЕ ПЛЕВАТЬ НА ПОЛ. ДУШ. ТЫ ЗДЕСЬ НЕ ГОСТЬ.
— Я бы не прочь принять душ, — сказал он.
— Может быть, — сказал Дорган, — посмотрим.
— Посмотрим на что?
— На твое поведение.
Дорган открыл камеру в конце коридора и ввел Ларри внутрь.
— Как насчет браслетов? — спросил Ларри, вытягивая вперед
руки.
— Конечно. — Дорган снял наручники. — Так лучше?
— Гораздо.
— Все еще хочешь в душ?
— Очень. — Но дело было не только в этом. Больше всего на
свете Ларри не хотелось остаться в одиночестве, прислушиваясь к звуку
удаляющихся шагов. Если он останется один, к нему вернется страх.
Дорган достал небольшой блокнот.
— Сколько вас в Зоне?
— Шесть тысяч, — сказал Ларри. — Каждый вечер в четверг мы
играем в бинго, а призом в общей игре является двадцатифунтовая индейка.
— Так ты хочешь в душ или нет?
— Хочу. — «Но, похоже, не попаду», — подумал он про себя.
— Так сколько вас?
— Двадцать пять тысяч, но из них тысяче — меньше двенадцати
лет, и их пускают в кино бесплатно. С экономической точки зрения это просто
разорение.
Дорган захлопнул блокнот и посмотрел на него.
— Я не могу, парень, — сказал Ларри. — Поставь себя на мое
место.
Дорган покачал головой.
— Не могу этого сделать, потому что я пока не чокнулся.
Зачем вы пришли сюда? Чего вы хотели добиться? Завтра или послезавтра вы будете
мертвы, как кусок собачьего дерьма. А если ему понадобится, чтобы вы
заговорили, то вы ему все выложите, как миленькие. Вы просто рехнулись.
— Нам велела идти старая женщина. Матушка Абагейл. Возможно,
она тебе снилась.
Дорган покачал головой, но при этом отвел глаза в сторону.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Ну, тогда оставим эту тему.
— Стало быть, ты не хочешь говорить со мной? И в душ не
хочешь?
Ларри засмеялся.
— Я так дешево не продаюсь. Пошлите к нам шпиона, если,
конечно, среди вас найдется парень, который не превращается в ласку, едва
только при нем упомянут Матушку Абагейл.
— Ну что ж, — сказал Дорган. — Как тебе будет угодно.
Он прошел по коридору в свете зарешеченных ламп и закрыл за
собой стальные ворота.
«Завтра или послезавтра вы будете мертвы, как кусок
собачьего дерьма».
Но Ларри не верил этому. Этого просто не может быть.
— Я не испугаюсь зла, — сказал он в мертвую тишину коридора,
и ему понравилось звучание этой фразы. Он повторил ее снова.
Он лег на койку, и ему пришло в голову, что он наконец-то
почти вернулся на Западное Побережье, только путешествие это оказалось куда
более долгим и необычным, чем кто бы то ни было мог предположить. К тому же,
оно еще не закончилось.
— Я не испугаюсь зла, — снова произнес он. Он заснул.
Выражение лица его было спокойным. Спал он мирно, без снов.
На следующий день в десять часов утра Рэнделл Флегг и Ллойд
Хенрид подошли к камере Глена Бэйтмена.
Он сидел на полу, скрестив ноги. Под своей койкой он нашел
кусок угля и только что закончил надпись на стене своей камеры посреди
изображений мужских и женских гениталий, имен, телефонных номеров и коротких
непристойных стихотворений. Надпись гласила: «Я не гончар, и не гончарный круг,
я — глина, но разве ценность достигнутой формы не зависит в той же степени от
внутренних свойств глины, что и от гончарного круга и таланта Мастера?» Глен
как раз восхищался этой пословицей — или это был афоризм? — в тот момент, когда
ему показалось, что температура в камере неожиданно упала градусов на десять.
Дверь в конце коридора с грохотом открылась. Во рту у Глена неожиданно
пересохло, и кусок угля выпал у него из пальцев.
