— Это замечательно. Если ты такой богатый, почему ж ты
только просмотрел журнал вместо того, чтобы купить себе номерок?
Он почувствовал себя так, словно что-то внезапно застряло у
него в горле. Он откашлялся, но ощущение не исчезло.
— Ну ладно, не обращай внимания, — сказала она. — У меня
язык, что твоя норовистая лошадка. Если уж понесет, то не остановится, пока не
устанет. Ты ведь знаешь. Возьми пятнадцать, Ларри. Считай, что берешь взаймы. Я
думаю, что так или иначе они ко мне вернутся.
— Обязательно вернутся, — сказал он. Он подошел к ней и
подергал край ее платья, совсем как маленький. Она посмотрела вниз. Он
приподнялся на цыпочках и поцеловал ее в щеку. — Я люблю тебя, ма.
Она выглядела удивленной, но не из-за поцелуя, а либо из-за
его слов, либо из-за того тона, которым он их произнес.
— Ну, я знаю это, Ларри.
— Теперь о том, что ты говорила. О неприятностях. Я
действительно слегка…
Ее ответ прозвучал холодно и неумолимо. Настолько холодно,
что это его немного испугало.
— Я ничего не желаю об этом слышать.
— Ладно, — сказал он. — Послушай, ма, какой здесь лучший
кинотеатр поблизости?
— Люкс Твин, — сказала она. — Но я не знаю, что там сейчас
идет.
— Неважно. Знаешь, что я подумал? Существуют три вещи,
которые доступны по всей Америке, но лишь в Нью-Йорке они хорошего качества.
— И что же это за вещи?
— Фильмы, бейсбол и сосиски от Недика.
Ларри взял пятнадцать долларов и отправился в кино на фильм
с Фредди Крюгером. Человек, сидевший в следующем за ним ряду, кашлял на
протяжении всего сеанса.
Глава 11
В углу гостиной стояли дедушкины часы. Всю свою жизнь Фрэнни
Голдсмит слушала их размеренное тиканье. Оно заполняло комнату, которая ей
никогда не нравилась, а в такие дни, как этот, была просто ненавистна.
Ее любимым помещением была мастерская отца. Она была в
сарайчике, соединявшем дом и амбар. Туда можно было пройти через маленькую
дверку, почти спрятавшуюся за кухонной плитой. Это была дверь, похожая на те,
которые встречаются в сказках и фантастических историях. Это была дверь из
«Алисы в стране чудес», и какое-то время Фрэнни играла в игру, воображая, что
однажды, когда она откроет ее, за ней окажется совсем не мастерская отца.
Вместо мастерской там будет подземный путь из Страны Чудес в Хоббитанию — низкий,
но уютный тоннельчик с закругленными земляными стенками и земляным потолком,
оплетенным мощными корнями. Тоннельчик, который кончается где-нибудь в кладовой
Бэг Энда, где мистер Бильбо Бэггинс празднует свой семьдесят первый день
рождения…
Уютный тоннельчик так ни разу и не появился, но для Фрэнни
Голдсмит, выросшей в этом доме, было достаточно и мастерской отца («Грязная
дыра, в которую твой папа ходит хлестать пиво», — так называла это место ее
мать). Странные инструменты и загадочные механизмы. Огромный шкаф с тысячей
ящичков, и каждый забит доверху. Гвозди, шурупы, лезвия, наждачная бумага,
рубанки, уровни и много еще разных вещей, названий которых она не знала ни
тогда, ни сейчас. В мастерской стояли запахи пыли, масла и табачного дыма, и ей
казалось теперь, что должно быть такое правило: каждый отец обязан курить. Что
угодно: трубку, сигары, сигареты, марихуану, гашиш, сушеные листья
салата-латука. Потому что запах дыма был одной из составных частей ее детства.
«Дай-ка мне тот ключ, Фрэнни. Нет, маленький. Чем ты
занималась сегодня в школе?.. Вот как?.. С чего бы это Руфи Сиерс толкать
тебя?.. Да, это очень неприятно. Очень неприятная царапина. Но зато подходит по
цвету к твоему платью, тебе не кажется? Если б только ты смогла разыскать Руфь
Сиерс и заставить ее снова толкнуть тебя, чтобы поцарапать другую ногу. Тогда
было бы симметрично. Дай-ка мне большую отвертку… Да нет, другую, с желтой
ручкой».
«Фрэнни Голдсмит! Ты немедленно уберешься из этой
отвратительной дыры и переоденешь школьную форму! НЕМЕДЛЕННО! Ты испачкаешься!»
Если мастерская отца была светлым пятном в ее детстве,
воплощенном в призрачном запахе дыма из отцовской трубки, то гостиная была
связана с такими детскими воспоминаниями, которые хотелось бы забыть. Отвечай,
когда с тобой говорят! Ломать — не строить! Немедленно отправляйся на верх и
переоденься! Фрэнни, не копайся в одежде, люди подумают, что у тебя вши. Что
подумают дядя Эндрю и тетя Карлин? Из-за тебя я смутилась до полусмерти!
Гостиная была местом, где надо держать язык за зубами, где нельзя почесаться,
если у тебя зуд. Там были жесткие приказы, скучные разговоры, родственники,
которые щиплют тебя за щечки, там нельзя было чихать, кашлять и зевать.
В центре гостиной стояли часы. В 1889 году их сделал Тобиас
Даунз, дедушка Карлы, и они почти сразу же приобрели статус семейной реликвии.
В гостиной они стояли с тех пор, как тридцать шесть лет назад Питер и Карла
Голдсмиты въехали в этот дом. Когда-нибудь часы перейдут ко мне, — думала
Фрэнни, глядя в бледное, негодующее лицо своей матери. Но я не хочу этого! Они
мне не нужны!
В этой комнате под стеклянными колпаками лежали сухие цветы.
В этой комнате был сизо-серый ковер с тусклыми розами. Там был и изящный эркер,
выходивший на шоссе № 1. На обоях был узор из зеленых листьев и розовых цветов
почти того же самого оттенка, что и на ковре. Мебель в старом американском
стиле и двойные двери из темного красного дерева. Камин, в котором лежало
вечное березовое полено и который никто никогда не топил. Фрэнни подумалось,
что бревно, наверное, уже так высохло, что вспыхнет, как газета, если его
поджечь.
Одно из самых первых ее воспоминаний было связано с тем, как
она пописала на сизо-серый ковер с тусклыми розами. Ей было около трех, ее не
так давно приучили проситься в туалет, и, по всей вероятности, пускали в
гостиную лишь по торжественным случаям, опасаясь возможных инцидентов. Но
каким-то непостижимым образом она умудрилась туда пролезть, и появление ее
матери, которая не просто побежала, но ринулась, чтобы предотвратить немыслимое,
привело немыслимое в исполнение. Увидев расплывающееся под ней пятно, ее мать
заверещала. Пятно в конце сошло, но одному Богу известно, сколько стирок для
этого потребовалось.
Именно в гостиной у Фрэнни состоялся с матерью беспощадный,
подробный и долгий разговор, после того, как мать застала ее с Норманом
Берстейном в амбаре, когда они внимательно изучали друг друга, сложив свою
одежду в одну кучу на стоге сена. Как ей понравится, — спросила Карла, — если
она проведет Фрэнни в таком виде к шоссе № 1 и обратно? Фрэнни, которой было
шесть, зарыдала.
Когда ей было десять, она врезалась в почтовый ящик на
велосипеде, обернувшись назад, чтобы что-то крикнуть Джорджетте МакГур. Она
поранила голову, разбила до крови нос и содрала обе коленки. На несколько
секунд она от шока потеряла сознание. Подойдя к дому, она заковыляла по
подъездной дорожке, заплаканная и испуганная тем потоком крови, который хлынул
из нее. Она пошла бы к отцу, но так как он был на работе, она дотащилась до
гостиной, где ее мать угощала чаем миссис Веннер и миссис Принн. «Убирайся!» —
закричала мать. А в следующее мгновение она уже подбежала к Фрэнни, обнимая ее,
крича: «Ой, Фрэнни, любимая, что случилось, ой, бедный носик!» Но при этом она
уводила Фрэнни на кухню, где пол можно было без последствий закапать кровью, и
Фрэнни никогда не забыла, что ее первым возгласом было не «Ой, Фрэнни», а
«Убирайся!». Возможно, миссис Принн также этого не забыла, так как даже сквозь
слезы Фрэнни увидела ошеломленное выражение ее лица. С того случая миссис Принн
стала бывать у них значительно реже.
