— В тебе нет ни капли стыда! Ты думаешь только о себе! —
закричала Карла. — Боже, что будет со мной и с твоим отцом! Но тебе до этого
нет никакого дела! Это разобьет сердце твоего отца и…
— Я не чувствую себя таким уж разбитым. — Спокойный голос
Питера Голдсмита доносился из дверного проема, и они обе повернулись туда. Он
действительно стоял в дверях, но за пределами комнаты. Носы его рабочих ботинок
лишь слегка заступили за ту границу, где потрепанный коридорный коврик
переходил в ковер гостиной. Фрэнни неожиданно поняла, что именно на этом месте
она видела его много раз. Когда он в последний раз заходил в гостиную? Она не
могла вспомнить.
— Что ты там делаешь? — спросила Карла, неожиданно позабыв о
возможном ущербе, который могло понести сердце ее мужа. — Я думала, ты
работаешь сегодня вечером.
— Меня подменил Гарри Мастерс, — сказал Питер. — Фрэн уже
сказала мне, Карла. Скоро мы будем дедушкой и бабушкой.
— Дедушкой и бабушкой! — взвизгнула она. Она захохотала
отвратительным, скрежещущим смехом. — Так ты предоставил это мне. Она сказала
тебе первому, а ты это от меня скрыл. Ну а теперь я закрою дверь, и мы выясним
все вопросы вдвоем.
Она улыбнулась Фрэнни сияющей, язвительной улыбкой.
— Между нами… девочками.
Она взялась за ручку двери и стала медленно закрывать ее.
Фрэнни наблюдала, все еще удивленная и с трудом понимающая причину внезапной
вспышки гнева и сарказма со стороны ее матери.
Питер медленно и неохотно поднял руку и остановил дверь на
полпути.
— Питер, я хочу, чтобы ты предоставил это мне.
— Я знаю, что ты хочешь. В прошлом так и было. Но не сейчас,
Карла.
— Это не твоя область.
— Моя, — спокойно ответил он.
— Папочка…
Карла повернулась к ней. Пергаментно-белая кожа ее лица
теперь покрылась красными пятнами на щеках.
— НЕ СМЕЙ С НИМ ГОВОРИТЬ! — закричала она. — Ты имеешь дело
не с ним, а со мной! Я знаю, что ты всегда можешь подольститься к нему с любой
сумасшедшей идеей и переманить его на свою сторону, чтобы ты ни натворила, НО
СЕГОДНЯ ТЕБЕ НЕ С НИМ ПРИДЕТСЯ ИМЕТЬ ДЕЛО, МИСС!
— Прекрати, Карла.
— УБИРАЙСЯ ОТСЮДА!
— Я сюда и не входил. Можешь убедиться, что…
— Не смей надо мной насмехаться! УБИРАЙСЯ ИЗ МОЕЙ ГОСТИНОЙ!
И с этими словами она принялась толкать дверь, нагнув голову
и упершись в нее плечами так, что стала похожа на быка. Сначала он с легкостью
удерживал дверь, потом с усилием. Наконец жилы вздулись у него на шее, и это
несмотря на то, что она была женщиной и весила на семьдесят фунтов меньше, чем
он.
Фрэнни хотела крикнуть им, чтобы они прекратили, и попросить
отца уйти, так чтобы им обоим не пришлось видеть Карлу в таком внезапном и
безрассудном ожесточении, которое всегда угрожало ей, а сейчас захлестнуло ее с
головой. Но слова застряли у нее в горле.
— Убирайся! Убирайся из моей гостиной! Вон! Вон! Вон! Эй ты,
ублюдок, отпусти эту чертову дверь и УБИРАЙСЯ ВОН!
И в этот момент он дал ей пощечину. Раздался глухой,
незначительный звук. Дедушкины часы не рассыпались от ярости в пыль. Мебель не
застонала. Но яростные крики Карлы прекратились, словно их отрезало скальпелем.
Она упала на колени, и дверь настежь распахнулась, слегка ударившись о
викторианский стул с высокой спинкой и с вышитой салфеткой на сиденье.
— Нет, не надо, — тихо сказала Фрэнни.
Карла прижала ладонь к щеке и уставилась на мужа.
— Ты добивалась этого десять лет, — сказал Питер. Голос его
слегка дрожал. — Я всегда убеждал себя не делать этого, потому что бить женщин
не в моих правилах. Я и сейчас так думаю. Но когда человек — мужчина или
женщина — превращается в собаку и начинает кусаться, кому-то надо поставить его
на место. Мне только жаль, Карла, что я не сделал этого раньше.
— Папочка…
— Помолчи, Фрэнни, — сказал он с безразличной суровостью, и
она умолкла.
— Ты говоришь, что она эгоистка, — сказал Питер, продолжая
смотреть прямо в окаменевшее, изумленное лицо жены. — На самом деле ты
эгоистка. Ты перестала любить Фрэнни, когда умер Фред. Именно тогда ты решила,
что любовь может принести слишком много страданий и что жить для себя — гораздо
безопаснее. И тогда ты посвятила себя этой комнате. Ты обожала умерших членов
своей семьи и совсем забыла о живых. Боль — причина перемен, но вся боль мира
не способна изменить фактов. Ты была эгоистична.
Он подошел и помог ей встать. Выражение ее лица не
изменилось. Глаза по-прежнему были широко раскрыты, и в них застыло выражение
недоверия.
— Я виноват в том, что не остановил тебя. Чтобы не
доставлять лишних хлопот. Чтобы не раскачивать лодку. Видишь, я тоже был
эгоистом. И когда Фрэн поступила в колледж, я подумал: Ну что ж, Карла теперь
может жить как хочет, и от этого никому не будет плохо, кроме нее самой, а если
человек не знает, что ему плохо, то, возможно, с ним все в порядке. Я ошибся. Я
и раньше ошибался, но никогда моя ошибка не была такой непростительной. —
Мягко, но с силой он взял ее за плечи. — А теперь, я скажу тебе как муж. Если
Фрэнни нужно пристанище, то она найдет его здесь — как и было всегда. Если ей
нужны деньги, она сможет найти их в моем кошельке — как и было всегда. И если
она захочет оставить ребенка, она так и сделает. Более того, я скажу тебе одну
вещь. Если она захочет покрестить ребенка, обряд будет совершен прямо здесь.
Прямо здесь, в этой чертовой гостиной.
Рот Карлы широко раскрылся, и теперь из него стали
доноситься звуки. Сначала они звучали странно, как свисток закипающего чайника.
Потом они перешли в пронзительный вопль.
— ПИТЕР, ТВОЙ СОБСТВЕННЫЙ СЫН ЛЕЖАЛ В ГРОБУ В ЭТОЙ КОМНАТЕ!
— Да. И именно поэтому я считаю, что не найти лучше места
для того, чтобы покрестить новую жизнь, — сказал он. — Кровь Фреда. Живая
кровь. А сам Фред, он уже много лет как мертв, Карла. Его давно уже съели
черви.
Она вскрикнула и закрыла уши руками. Он наклонился и отвел
их.
— Но червям не досталась твоя дочь вместе со своим ребенком.
Неважно, откуда он взялся, но он живой. Ты, похоже, собралась ее прогнать,
Карла. Что у тебя останется, если ты это сделаешь? Ничего, кроме этой комнаты и
мужа, который будет ненавидеть тебя за то, что ты сделала. Если ты это
сделаешь, то это будет все равно как если бы в тот день мы оказались втроем — я
и Фрэнни вместе с Фредом.
— Я хочу подняться наверх и прилечь, — сказала Карла. — Меня
тошнит. Думаю, мне лучше прилечь.
