— Чай…
Он указал на себя и усадил ее на стул.
— Ладно, — сказала она. — Мне действительно лучше. Просто
удивительно. Это просто… просто… — Она закрыла лицо руками.
Он налил горячего чая и поставил чашки на стол. Некоторое
время они пили чай в молчание. Она держала чашку двумя руками, словно маленький
ребенок. Наконец она поставила чашку на стол и спросила:
— Сколько людей в городе больны, Ник?
«Точно не знаю, — написал Ник. — Но дела чертовски плохи».
— Ты видел доктора?
Последний раз — утром.
— Эм может заразиться, если не будет осторожен, — сказала
она. — Но ведь он будет осторожен, правда, Ник?
Ник кивнул и попытался улыбнуться.
— А что с арестованными? Патруль их забрал?
«Нет, — написал Ник. — Хоган очень болен. Я делаю, что могу.
Другие хотят, чтобы я их отпустил, пока Хоган не заразит их».
— Но ты же не станешь их выпускать?
«Нет, — написал Ник, а мгновение спустя добавил: — Вам надо
снова лечь в постель. Вам нужен отдых».
Она улыбнулась ему. Ник заметил у нее на шее темные
припухлости и усомнился в том, что кризис для нее уже миновал.
— Да. Я, наверное, просплю двенадцать часов подряд. Странно
как-то: я сплю, а Джон мертв… Знаешь, в это очень трудно поверить. — Он сжал ее
руку. Она болезненно улыбнулась. — Со временем, может быть, появится кто-то
другой, ради кого стоит жить. Ты отнес арестованным ужин, Ник?
Ник покачал головой.
— Обязательно надо это сделать. Почему бы тебе не взять
машину Джона?
«Я не умею водить, — написал Ник. — Спасибо. Я пройдусь до
стоянки грузовиков. Это недалеко. Зайду к вам утром».
— Да, — сказала она. — Прекрасно.
Он поднялся и сурово указал на чашку с чаем.
— До капли, — пообещала она.
От нее он отправился прямо на стоянку грузовиков. На окне
висела табличка ЗАКРЫТО. Никто не откликнулся на стук. Он подумал, что в таких
обстоятельствах у него есть право войти в помещение силой — в копилке шерифа
хватит денег, чтобы оплатить ущерб.
Он разбил дверное стекло над замком и отпер входную дверь.
Помещение казалось призрачным даже со включенным светом: музыкальный автомат
был темен и мертв, никого не было перед столом с видеоиграми, гриль был закрыт.
Ник зажарил несколько гамбургеров на газовой плите и положил
их в мешок. К этому он добавил бутылку молока и половину яблочного пирога.
Потом он пошел обратно в тюрьму, оставив на прилавке записку о том, кто вторгся
в помещение и с какой целью это было сделано.
Винс Хоган был мертв. Он лежал на полу своей камеры в
окружении тающего льда и сырых полотенец. Перед смертью он расцарапал себе шею,
словно сопротивляясь какому-то невидимому душителю. Кончики пальцев его были
окровавлены. Над ним кружились мухи.
— Ну, а теперь ты нас выпустишь? — спросил Майк Чайлдрес. —
Он умер. Ну что, чушка херова, ты доволен? Насладился местью? Теперь и он
заболел. — Он указал на Билли Уорнера.
Билли был в ужасе. На шее и на щеках у него выступили
чахоточные красные пятна. Рукав его рубашки, которым он постоянно утирал нос,
был весь в соплях.
— Это неправда! — истерично закричал он. — Неправда,
неправда, гнусная ложь! Это не… — Неожиданно он начал чихать, согнувшись
пополам и исторгая из себя слюну и слизь.
— Видишь? — спросил Майк. — Ну что? Доволен, херова
полоумная чушка? Выпусти меня! Можешь оставить его, если тебе так хочется, но
выпусти меня. Это же убийство, настоящее хладнокровное убийство — вот что это
такое!
Ник подождал, пока он не устанет, а потом пропихнул еду в
щели под дверями камер с помощью щетки. Билли Уорнер кинул на него тупой взгляд
и начал есть.
Майк разбил свой стакан молока о решетку. Два своих
гамбургера он расплющил о покрытую надписями с рисунками заднюю стену камеры.
Один из них прилип к стене в окружении брызг горчицы, кетчупа и приправы,
гротескно напоминая картину Джексона Поллока. Он растоптал свой кусок яблочного
пирога. Во все стороны полетели кусочки яблока. Пластиковая тарелочка треснула.
— У меня голодовка! — завопил он. — Я отказываюсь от еды!
Скорее ты съешь мой член, чем я съем что-нибудь из твоих подачек, понял,
глухонемая жопа? Ты у меня…
Ник отвернулся, и немедленно воцарилась тишина. Он вернулся
в кабинет, чувствуя себя испуганным и не зная, что делать. Если бы он умел
водить, он бы их сам отвез в Кэмден. Но водить он не умеет. А надо ведь еще
подумать и о Винсе. Нельзя же оставить его лежать на полу на поживу мухам.
В кабинете было еще две двери. За одной оказался встроенный
шкаф для одежды, а за другой — ведущая вниз лестница. Внизу оказалась что-то
среднее между подвалом и складом. Там было прохладно. Этого достаточно — по
крайней мере, на какое-то время.
Он попытался поднять тело. Исходивший от трупа тошнотворный
запах чуть не вывернул его желудок наизнанку. Винс оказался для него слишком
тяжел. Тогда он взял его под руки и вытащил из камеры. Голова Винса
запрокинулась и словно бы просила Ника о том, чтобы он был поосторожнее.
На то, чтобы оттащить тяжелое тело Винса в подвал,
потребовалось десять минут. Ник уложил его на бетонный пол и накрыл взятым из
камеры армейским одеялом.
Потом он попытался уснуть, но удалось ему это лишь под утро,
когда двадцать третье июня уже сменилось двадцать четвертым. Сны его были очень
явственными и иногда пугали его. Все чаще и чаще последнее время содержание их
оказывалось зловещим и имевшим какой-то тайный, скрытый смысл. Во сне у него
возникало ощущение, что нормальный мир потихоньку превращается в то место, где
грудных детей приносят в жертву за закрытыми ставнями, и огромные черные
механизмы с грохотом работают в запертых подвальных помещениях.
И, разумеется, был еще и личный страх — страх того, что
однажды и сам он проснется больным.
Спал он мало. Последний приснившийся ему сон он уже видел
недавно: поле кукурузы, теплый запах растений, ощущение того, что что-то — или
кто-то — очень доброе и надежное уже близко. Ощущение дома. И это ощущение
уступает место ледяному ужасу, когда он понимает, что кто-то следит за ним из
кукурузных зарослей. Он проснулся в поту. Он поставил кофе и пошел проверить
двух своих подопечных.
Майк Чайлдрес был в слезах. За спиной у него гамбургер
по-прежнему висел, прилипнув к стене.
