Несмотря на то, что он был уже болен, ее отец ходил на
экстренное городское собрание. Фрэнни, чувствуя себя как во сне, отправилась
вместе с ним.
Зал собраний был переполнен. Многие чихали, кашляли и
сморкались. В результате было принято решение о закрытии города. Никто не
сможет в него попасть. Если кто-то захочет уехать — пожалуйста, разумеется,
если он понимает, что обратно ему уже не вернуться. Дороги, ведущие из города,
в особенности — шоссе № 1, должны быть забаррикадированы грузовиками, и
вооруженные добровольцы будут стоять на посту. Если кто-то все-таки попытается
пробраться в город, он будет застрелен.
Небольшая группа человек из двадцати требовала, чтобы
больные немедленно были выдворены за пределы города. Их предложение было
отвергнуто подавляющим большинством голосов, так как к вечеру двадцать
четвертого почти у каждого жителя города, даже если сам он был пока здоров,
были больные родственники или близкие друзья. Многие из них верили сообщениям о
том, что скоро появится вакцина. «Как мы потом посмотрим в глаза друг другу, —
восклицали они, — если, повинуясь беспричинной панике, мы поступим со своими
земляками, как с париями?»
Тогда поступило предложение выдворить из города всех
дачников.
Дачники мрачно заявили, что за счет налогов, которые они
платят за свои коттеджи, существуют городские школы, дороги, пляжи. Если их
выдворят, жители Оганквита могут быть уверены, что больше сюда они не вернутся.
И тогда местные жители могут вновь заняться промыслом омаров, съедобных моллюсков
и морских ежей. Предложение о выдворении дачников было провалено солидным
большинством голосов.
К полуночи баррикады были построены, а к утру двадцать
пятого числа три или четыре человека были убиты. Это были люди, в панике
покинувшие Бостон и устремившиеся на север.
К вечеру большинство добровольцев на баррикадах заболели
сами, покраснели от жары и постоянно опускали оружие, чтобы высморкаться.
К утру вчерашнего дня отец Фрэнни, возражавший против самой
идеи баррикад, слег в постель, и Фрэнни стала при нем сиделкой. Он не разрешил
ей отвезти его в больницу. Если ему суждено умереть, — сказал он, — то он хочет
умереть у себя дома.
После полудня движение на дорогах совсем прекратилось. Гус
Динсмор, сторож пляжной автостоянки, сказал ей, что на дороге скопилось столько
машин, что даже те водители, которые еще способны были вести свои автомобили,
не имели возможности проехать. У Гуса, до вчерашнего дня чувствовавшего себя
превосходно, начался насморк. Собственно говоря, единственным здоровым
человеком в городе, кроме Фрэн, был шестнадцатилетний брат Эми Лаудер по имени
Гарольд. Сама Эми умерла как раз перед первым городским собранием, и ее
ненадеванное свадебное платье так и осталось висеть в шкафу.
Сегодня Фрэн не выходила. Она никого не видела с тех пор,
как вчера заходил Гус. Несколько раз за это утро она слышала шум мотора, один
раз до нее донесся звук двойного выстрела из двустволки. Это были единственные
звуки, нарушившие воцарившуюся в городе гробовую, ирреальную тишину.
Почти уже час Фрэнни сидела на кухне перед тарелкой с куском
земляничного пирога. Тупое, полувопросительное выражение застыло на ее лице. В
холодильник было встроено автоматическое устройство для изготовления льда, и
время от времени изнутри раздавался холодный стук — еще один кубик был готов.
Две мысли, вроде бы не имевшие между собой никакой связи, стали зарождаться в
ее мозгу. Прислушиваясь к постукиваниям кубиков в холодильнике, она
сосредоточилась на них. Первая мысль сводилась к тому, что ее отец мертв: он
умер у себя дома, и, возможно, ему это было по душе.
Вторая мысль имела отношение к погоде. Стоял прекрасный,
безупречный летний день. Ярко светило солнце, и Фрэнни видела, что термометр за
кухонным окном показывает почти восемьдесят градусов по Фаренгейту. Прекрасный
денек, и ее отец мертв. Существует ли между двумя этими мыслями какая-то связь?
Она задумалась. Взгляд ее стал смутным и апатичным. Ее мысль
кружила вокруг проблемы, а потом отвлекалась на другие предметы. Но рано или
поздно она снова возвращалась назад.
Стоял прекрасный теплый денек, и ее отец был мертв.
Это немедленно привело ее в чувство, и она зажмурила глаза,
как от удара.
В тот же самый момент ее руки инстинктивно схватились за
скатерть, и тарелка полетела на пол. Она лопнула словно бомба, и Фрэнни
закричала, впившись ногтями себе в щеки. Блуждающая, апатичная неопределенность
исчезла из ее глаз, которые внезапно стали смотреть остро и прямо. Словно ей
закатили сильную пощечину или поднесли к носу пузырек с нашатырем.
Нельзя оставлять труп в доме. Только не в разгар лета.
К ней вновь стала возвращаться апатия, затуманивая очертания
мысли. Она снова стала прислушиваться к звукам падающих ледяных кубиков.
Она встала, подошла к раковине, открыла на полную мощь кран
с холодной водой и стала плескать ее себе на лицо. Она может раздумывать о чем
угодно, но одну проблему она должна решить. Должна. Она не может оставить его в
постели в дни, когда июнь превращается в июль. Это будет слишком похоже на
рассказ Фолкнера «Роза для Эмили», который включают во все институтские
антологии. «Роза для Эмили». Отцы города не знали, откуда исходил этот ужасный
запах, но, спустя немного времени, он исчез. Он… Он…
— Нет! — вскрикнула она громко в залитой солнцем кухне.
Она начала быстро ходить из стороны в сторону. Ее первая
мысль была о городском морге, но кто… кто…
— Не пытайся уйти от этого! — закричала она яростно. — Кто
похоронит его?
Вместе со звуком ее голоса пришел и ответ. Он был абсолютно
ясен. Она, конечно. Кто же еще? Только она.
В половину третьего днем она услышала, как к дому подъезжает
машина. Она положила лопату на край ямы — она копала яму в саду, между
помидорами и салатом-латуком — и обернулась, слегка испуганно.
Это была новая модель «Кадиллака» бутылочного цвета, и из
открывшейся двери выходил толстый шестнадцатилетний Гарольд Лаудер. Фрэнни
почувствовала внезапный приступ неприязни. Гарольд ей не нравился, и она не
знала ни одного человека, который бы относился к нему иначе — это относилось и
к его покойной сестре Эми.
Гарольд издавал литературный журнал средней школы Оганквита
и писал странные рассказы в настоящем времени или от второго лица, а иногда и
то, и другое вместе. «Ты проходишь по бредовому коридору, прокладываешь путь
сквозь расщепленную дверь и смотришь вверх на гончие звезды…» — таков был стиль
Гарольда.
Волосы Гарольда были черными и жирными. Он был довольно
высоким и весил почти двести сорок фунтов. Он предпочитал ковбойские ботинки с
острыми носами, широкие кожаные ремни, которые ему приходилось постоянно
подтягивать, так как его живот был значительно толще задницы, и цветастые
рубашки, которые развевались на нем, как паруса.
