— Кто-то появится, — сказала Фрэнни. — Через некоторое
время. Когда эта болезнь, наконец, кончится.
— Кто?
— Кто-то сильный, — сказала она неуверенно. — Кто-то, кто
сможет… ну… привести все в порядок.
Он горько засмеялся.
— Милая ты моя детка… извини, Фрэн. Фрэн, все это сделали
сильные люди у власти. Они здорово умеют приводить все в порядок. Одним махом
они разрешили все проблемы — экономическую депрессию, загрязнение окружающей
среды, нехватку топлива, холодную войну. Да, они все привели в полный порядок.
Они разрешили проблемы тем же способом, которым Александр распутал Гордиев узел
— просто разрубив его пополам.
— Но ведь это просто новый вирус гриппа, Гарольд. Я слышала
по радио.
— Мать-Природа не работает такими методами, Фрэн. Это у
твоих сильных людей у власти есть свора бактериологов, вирусологов и
эпидемиологов, засевших в каком-нибудь правительственном учреждении и занятых
изобретением всяких новых зверюшек. А потом какая-нибудь хорошо оплачиваемая
жаба говорит: «Смотрите, что я придумал. Убивает почти всех». Ну разве это не
прекрасно? Ему дают медаль и увеличивают зарплату. А потом кто-нибудь разбивает
пробирку… Что ты будешь делать, Фрэн?
— Хоронить отца, — ответила она мягко.
— Ой… ну конечно. — Он быстро посмотрел на нее и сказал:
— Послушай, я собираюсь уехать отсюда. Из Оганквита. Если я
останусь здесь еще на какое-то время, то действительно сойду с ума. Фрэн,
почему бы тебе не поехать со мной?
— Куда?
— Пока не знаю.
— Ну, когда будешь знать, приди и спроси меня еще раз.
Гарольд просиял.
— Хорошо. Так я и сделаю. Видишь ли, дело в том… — Он
запнулся и сошел с крыльца, словно в каком-то полусне. Его новые ковбойские
ботинки сверкали на солнце. Фрэн наблюдала за ним с грустным недоумением.
Он помахал ей перед тем, как сесть за руль «Кадиллака». Фрэн
подняла руку в ответ. Он неумело дал задний ход. Машина дернулась влево и
раздавила некоторые из цветов Карлы. Наконец, он вырулил на дорогу и чуть не
попал в канаву. Потом он просигналил два раза и укатил. Фрэн смотрела ему
вслед, пока он не скрылся из виду, а потом вернулась в сад своего отца.
После четырех часов дня, пересиливая себя, она поднялась
наверх шаркающей походкой. В висках у нее стучала тупая головная боль,
вызванная жарой и переутомлением. Она решила было отложить это на один день, но
ведь будет только хуже. В руках она несла лучшую дамасскую скатерть своей
матери, предназначенную исключительно для гостей.
Все было не так хорошо, как она надеялась, но и не так
плохо, как она страшилась. На лице у него были мухи, и кожа потемнела, но у
него был такой сильный загар от работы в саду, что это едва было заметно.
Запаха не чувствовалось, а запаха-то она и боялась сильнее всего.
Он умер на двуспальной кровати, которую годами разделял с
Карлой. Фрэнни положила скатерть на половину матери и, сглотнув слюну,
приготовилась перекатить отца на его саван.
На Питере Голдсмите была надета полосатая пижама, и она была
поражена легкомысленным несоответствием этого одеяния данному случаю, но придется
обойтись тем, что есть. Она не могла даже подумать о том, чтобы переодеть его.
Напрягшись, она ухватила его за левую руку — она была
твердой, как мебель — и перекатила его на скатерть. Отвратительный, протяжный
звук раздался из его рта, словно туда забралась цикада и завела там свою
нескончаемую песню.
Она взвизгнула, отшатнулась и сшибла прикроватный столик.
Его расчески, щетки, будильник, небольшая кучка мелочи, несколько булавок для
галстука и запонок со звяканьем упали на пол. Теперь она почувствовала запах,
омерзительный запах разложения, и последняя защитная дымка вокруг нее
рассеялась. Теперь она знала правду. Она упала на колени, обхватила руками
голову и зарыдала. Она хоронит не какую-нибудь куклу ростом с человека, она
хоронит своего отца, и последнее — самое последнее — человеческое свойство,
которое от него осталось, это крепкий, ядовитый запах, распространившийся
теперь по комнате. А скоро и он исчезнет.
Постепенно она пришла в себя, и к ней вернулось сознание
предстоящей работы. Она подошла к нему и перевернула его на спину. Он издал еще
один рыгающий звук, на этот раз тихий и угасающий. Она поцеловала его в лоб.
— Я люблю тебя, папочка, — сказала она. — Я люблю тебя,
Фрэнни любит тебя. — Ее слезы капали на его лицо. Она сняла с него пижаму и
одела его в лучший костюм. В нижнем ящике, под носками, она нашла его военные
награды и приколола их к пиджаку. В ванной комнате она нашла детскую пудру
«Джонсон» и напудрила его лицо, шею и руки. Сладкий, ностальгический запах
пудры вновь заставил ее заплакать.
Она завернула его в скатерть, достала швейный набор матери и
зашила саван. С трудом ей удалось медленно опустить его тело на пол. Приподняв
верхнюю часть тела, она очень осторожно опустила его по лестнице. Потом она
остановилась передохнуть. Воздух выходил у нее из легких с короткими, жалобными
стонами. Головная боль стала еще сильней.
Она протащила тело по прихожей и через кухню, а потом
вытащила его на крыльцо. Вниз по ступенькам. Теперь снова надо отдохнуть. Земля
была освещена золотыми лучами заходящего солнца. Она села рядом с телом отца,
положила голову на колени и снова дала волю слезам. Щебетали птицы. Наконец она
смогла вытащить его в сад.
К четверти девятого все было кончено. Она изнемогала от
утомления. Волосы повисли спутанными крысиными хвостами.
— Покойся в мире, папочка, — пробормотала она. — Пожалуйста.
Она оттащила лопату обратно в мастерскую отца. Пока она
поднималась по шести ступенькам крыльца, ей пришлось отдохнуть два раза. Не
включая света она прошла через кухню и сбросила свои теннисные туфли, прежде
чем войти в гостиную. Она рухнула на кушетку и немедленно уснула.
Во сне она вновь поднималась по лестнице, направляясь к
отцу, чтобы исполнить свой долг и похоронить его надлежащим образом. Но когда
она вошла в комнату, то скатерть уже была на нем, и ее горе уступило место
какому-то другому чувству… очень похожему на страх. Она пересекла погруженную
во мрак комнату, не желая этого делать, с одной лишь мыслью о том, что надо
бежать отсюда, но не в силах остановиться. Скатерть призрачно светилась в
сумерках, и внезапно она поняла: то, что там лежит, — это не ее отец. И то, что
там лежит, вовсе не мертво.
Что-то — кто-то, исполненное омерзительного веселья, было
под скатертью, и лучше ей расстаться с жизнью, чем сдвинуть ее, но она… не
могла… остановиться.
Ее рука вытянулась, замерла над скатертью и резко отдернула
ее.
