— Спускайся ко мне и поешь со мной цыпленка, радость моя, —
прошептала тварь надтреснутым, умирающим голосом. — Здесь так ТЕМНОООООО…
Стью закричал и попытался освободить ногу. Ухмыляющаяся
тварь не отпускала. Кровь или желчь капала у нее из уголков рта. Стью ударил
ногой по руке, ухватившей его за лодыжку, а потом наступил на нее. Лицо
скрылось в темноте. Послышалась серия глухих ударов… а потом раздались крики.
Боли или гнева — Стью точно определить не мог. Он ударил дверь плечом, и она с
шумом распахнулась. Он выскочил наружу, размахивая руками, чтобы не потерять
равновесие. Так или иначе, он его потерял и упал на асфальтовую дорожку.
Медленно и осторожно он приподнялся и сел. Крики позади него
прекратились. Прохладный вечерний ветерок коснулся его лица и осушил пот. С
удивлением он заметил, что вокруг него трава и цветочные клумбы. Ночь никогда
не пахла так сладко и нежно, как сейчас. Месяц парил в небе. Стью благодарно
посмотрел ввысь и пошел через лужайку в направлении дороги, ведущей в Стовингтон.
Трава была покрыта росой. Он слышал, как ветер шумит в соснах.
— Я жив, — сказал Стью Редман, обращаясь к ночи. Потом он
заплакал. — Я жив, слава тебе. Господи, я жив. Слава тебе. Господи, слава тебе.
Господи, слава тебе…
Слегка пошатываясь, он пошел по дороге в сторону города.
Глава 29
Кристофер Брейдентон выбрался из бреда, который засосал его,
словно зыбучий песок. Все тело его болело. Лицо было чужим, словно кто-то
сделал ему дюжину инъекций силикона, и распухло, как дирижабль. Воздух со
свистом вырывался у него из легких. Но хуже всего был жар. Он вспомнил, как
меньше двух лет назад он испытал нечто подобное, когда вез двух политических
заложников, захваченных в Техасе к западу от Лос-Анджелеса. Их древний
«Понтиак» умер на шоссе № 190 в Долине Смерти, и тогда-то его и охватил жар. Но
на этот раз дела обстояли хуже. Это был внутренний жар, словно он проглотил
солнце.
Он застонал и попытался сбросить с себя одеяла, но не
хватило сил. Он сам лег в постель? Вряд ли. Кто-то или что-то было в доме вместе
с ним. Кто-то или что-то… он никак не мог вспомнить. Все, что Брейдентон мог
вспомнить, сводилось к тому, что ужас овладел им еще до того, как он заболел.
Он знал, что кто-то (или что-то) приближается, и он должен… должен что?
Он снова застонал и помотал головой. В памяти возникали
только картины бреда. Призраки с тупыми глазами. Его мать, умершая в 1969 году,
вошла в спальню с бревенчатыми стенами и сказала ему: «Кит, ой, Кит, я же тебе
говорила, не связывайся ты с этими людьми, говорила я тебе. Мне нет дела до
политики, говорила я, но эти люди, с которыми ты ошиваешься, они сумасшедшие,
как бешеные собаки, а девушки — просто шлюхи. Я ведь говорила тебе, Кит…» А
потом лицо ее распалось, и сквозь трещины полезли могильные черви. И тогда он
закричал и продолжал кричать до тех пор, пока вокруг вновь не сгустилась
темнота. Из темноты послышались неясные крики, топот ног… потом появились огни,
вспышки, запах газа, и он вновь оказался в Чикаго в 1968 году. У входа в парк в
водосточной канаве лежала девушка в джинсах, и в ее волосах застряли сверкающие
осколки стекла, а лицо ее было окровавлено и напоминало мордочку раздавленного
насекомого. Он помог ей встать на ноги, и она вскрикнула и прижалась к нему,
так как из облака газа выходило космическое чудовище в сверкающих черных
ботинках, военной куртке и противогазе. В руке оно держало дубинку. А когда
космическое чудовище сняло маску, обнажив свою пылающую ухмылку, то они оба
вскрикнули, так это был кто-то или что-то, кого он ждал, человек, которого Кит
Брейдентон всегда боялся. Это был Ходячий Хлыщ.
Крики Брейдентона разорвали ткань этого сна, и он оказался в
Боулдере, штат Колорадо, в квартире на бульваре Кэнион. Разгар лета, и так
жарко, что даже в шортах твое тело изнемогает от пота, а рядом стоит самый
красивый парень в мире в лимонно-желтых плавках, которые любовно обрисовывают
каждую выпуклость и впадинку его драгоценных ягодиц, и ты знаешь, что если он
повернется, то лицо у него будет как у рафаэлевского ангела. Где ты его
подцепил? На университетской сходке, посвященной обсуждению проблемы расизма?
Или в кафетерии? Или во время автостопа? Какая разница? Ой, как жарко, но ведь
есть вода, кувшин с водой, ваза с водой на которой вырезаны странные фигуры, а
рядом лежит таблетка, нет — ТАБЛЕТКА! Которая поможет ему попасть в то место,
которое этот загорелый ангел в желтых плавках называет Хакслилендом, где цветы
растут на мертвых дубах. Ой, парень, что за эрекция разрывает изнутри твои
плавки! Был ли когда-нибудь Кит Брейдентон настолько возбужден, настолько готов
к любви? «Пойдем в постель, — говоришь ты этой гладкой коричневой спине, —
пойдем в постель, и ты трахнешь меня, а потом я трахну тебя. Так, как ты
захочешь». «Сначала прими таблетку, — говорит он, не оборачиваясь, — а потом
посмотрим». Ты принимаешь таблетку, и постепенно все вокруг начинает принимать
причудливые очертания и каждый угол в помещении становится либо чуть-чуть
больше, либо чуть-чуть меньше девяноста градусов. Ты смотришь на свое отражение
в зеркале над комодом. Лицо твое выглядит почерневшим и распухшим, но тебе
нечего беспокоиться, потому что это ведь из-за таблетки, просто из-за
ТАБЛЕТКИ!!! «Шустрик, — бормочешь ты, — ой, парень, мы с Капитаном Шустриком
тааак возбудились…» Он начинает бегать по кругу, и ты смотришь на его бедра, а потом
переводишь взгляд на плоский, загорелый живот, потом на прекрасную безволосую
грудь и наконец на лицо… и это его лицо, впалое и яростно ухмыляющееся, оно
принадлежит не ангелу Рафаэля, а дьяволу Гойи, и из каждой пустой глазницы на
тебя смотрит морда гадюки; он подходит к тебе, и когда ты начинаешь кричать, он
шепчет: «Шустрик, крошка, Капитан Шустрик…»
Потом снова темнота, голоса и лица, которых он не помнил, и
вот он вынырнул здесь, в небольшом домике, который он построил своими руками на
окраине Маунтин Сити.
Господи, неужели я умираю?
Внезапно у него захватило дыхание: из-за двери спальни стал
нарастать непонятный звук. Сначала Брейдентон подумал, что это сирена полиции
или пожарной машины. Звук становился все громче и ближе. Сквозь него он
различал также звуки тяжелых шагов, направляющихся из прихожей через гостиную и
вверх по лестнице.
Он прижался к подушке, и его распухшее и почерневшее лицо
застыло в неподвижной маске ужаса, а глаза округлились. Стало ясно, что это не
сирена, а крик, пронзительный и подвывающий, крик, чернокожего Харона, который
пришел перевезти его через реку, отделяющую царство живых от царства мертвых.
Теперь шаги направлялись прямо к нему через залу второго
этажа, и доски протестующе стонали и скрипели под этими безжалостными
стоптанными каблуками. Неожиданно Кит Брейдентон понял, кто это идет. Он
пронзительно вскрикнул, когда дверь стремительно распахнулась и в комнату вошел
человек в потертых джинсах, с убийственной ухмылкой на губах, с лицом
радостным, как у безумного Санта Клауса, и с большим ведром на правом плече.
