Ллойд с яростью принялся за ножку своей койки, пытаясь не
обращать внимания на дрожь в пальцах и панику в голове. Он попытался точно
вспомнить, когда он в последний раз видел своего адвоката — подобные факты
быстро тускнели в памяти Ллойда, которая удерживала хронологию прошедших
событий не лучше, чем решето — воду. Три дня назад. Да. Когда его вели мимо
дверного охранника, тот чихнул Ллойду прямо в лицо, забрызгав его слюной. «Я
тут припас для тебя несколько вирусов, пидор ты гнойный. Все, начиная с директора,
у нас больны, а я верю в то, что богатство надо делить поровну. В Америке даже
такие подонки, как ты, имеют право заболеть гриппом». Его ввели к Девинзу. У
Девинза были хорошие новости. Судья, который должен был председательствовать на
слушании дела Ллойда, был скошен гриппом. Двое других судей также были больны.
Может быть, они добьются отсрочки. «Постучи по дереву», — сказал ему адвокат.
«Когда это будет точно известно?» — спросил Ллойд. «Все может выясниться только
в последнюю минуту, — ответил Девинз. — Я дам тебе знать, не беспокойся». Но с
тех пор Ллойд его не видел, и сейчас, думая об их последней встрече, Ллойд
вспомнил, что у адвоката был насморк и…
— ОооооуууууааааГосподи!
Он засунул пальцы правой руки себе в рот и ощутил вкус
крови. Но этот задроченный болт немного подался, а это значило, что он
обязательно его отвернет. Даже крикун снизу теперь не выведет его из себя.
Сейчас он открутит болт. А потом просто подождет и посмотрит, что у него
получилось. Он посасывал пальцы во рту, давая им отдохнуть. Когда все будет
кончено, он разорвет свою рубашку на полосы и забинтует их.
— Мама?
— Имел я твою маму в рот, — пробормотал Ллойд.
Вечером того дня, когда он в последний раз виделся с
Девинзом, из камер стали выносить тяжело больных заключенных. Человек в камере
справа от Ллойда — его звали Траск — обратил внимание на то, что и сами
охранники набиты соплями. Может, нам обломится с этого какая-нибудь выгода? —
сказал Траск. Какая? — спросил Ллойд. Не знаю, — сказал Траск, отсрочка,
скажем.
Под матрацем у Траска было спрятано шесть косяков. Четыре из
них он отдал одному из охранников, который был еще в состоянии рассказать им о
том, что происходит снаружи. Охранник сказал, что люди бегут из Феникса. Многие
больны, и люди загибаются с бешеной скоростью. Правительство говорит, что скоро
будет вакцина, но большинство думает, что это наколка. Многие калифорнийские
радиостанции передают всякие ужасы о военном положении, армейских блокадах,
обезумевших дезертирах с оружием в руках и о десятках тысяч умерших. Охранник
сказал, что не удивится, если узнает, что какой-нибудь длинноволосый коммунист
подмешал чего-нибудь в водопровод.
Охранник сказал, что сам он чувствует себя прекрасно, но
собирается убраться куда подальше, как только окончится его смена. Он слышал,
что с завтрашнего утра армия собирается заблокировать выезды из города, так что
он забирает жену с ребенком и как можно больше еды и отсидится в горах, пока
все это не кончится. Охранник сказал, что у него там есть домик, и если
кто-нибудь попытается приблизиться к нему на расстояние тридцати ярдов, он
всадит ему пулю в лоб.
На следующее утро у Траска потекло из носа, и он сказал, что
??увствует жар. Он чуть не помешался от страха — Ллойд помнил, как он сосал свои
пальцы. Каждому проходившему мимо охраннику Траск кричал, что его надо скорее
выпустить отсюда до тех пор, пока он действительно не заболел. Охранники не
обращали никакого внимания ни на него, ни на других заключенных, которые
бродили по камерам, как львы из зоопарка, не получившие вовремя еду. Тогда
Ллойд впервые по-настоящему испугался. Обычно на этаже бывало двадцать
охранников, так почему же теперь он видел сквозь решетку лишь около пяти
различных лиц?
В тот день, двадцать седьмого, Ллойд стал съедать только
половину полагавшейся ему еды. Вторую половину он прятал под матрацем.
Вчера Траск неожиданно упал в конвульсиях. Его лицо стало
черным, как туз пик, и он умер. Ллойд жадно посмотрел на недоеденный ленч
Траска, но достать его он не мог. Вчера на этаже еще было несколько охранников,
но они уже никого не переносили в лазарет. За Траском никто так и не пришел.
Вчера во второй половине дня Ллойд задремал. Когда он
проснулся, коридоры крыла особого режима были пусты. Ужин не принесли. Позже,
когда автоматически включилось освещение, Ллойд поел немного бобов,
сэкономленных два дня назад. Вкус был ужасный, но он все равно съел их. Но
запасы его были ограничены. Если бы он знал, что все это действительно
произойдет, он откладывал бы больше. В глубине его сознания пряталось нечто,
что ему не хотелось видеть. Какой-то отдаленный уголок был словно завешан
драпировками, а за ними что-то скрывалось. Виднелись только костлявые,
скелетоподобные ноги. Лучше не заглядывать. Потому что там, за драпировками,
стоял исхудалый труп по имени ГОЛОД.
— О нет, — сказал Ллойд. — Кто-нибудь придет сюда.
Разумеется придет. Это так же верно, как и то, что дерьмо прилипает к одеялу.
Но он все вспоминал о своем кролике. Он ничего не мог с
собой поделать. Он выиграл кролика с клеткой в школьной лотерее. Отец был
против, но Ллойду как-то удалось убедить его, что он будет ухаживать за
кроликом и кормить его из своих денег. Он любил кролика и заботился о нем.
Сначала. Но увы, он быстро обо всем забывал. И однажды, раскачиваясь на шине,
подвешенной на заднем дворе их маленького домика в Марафоне, штат Пенсильвания,
он внезапно подскочил на месте, вспомнив о кролике. Он не вспоминал о нем за
последние… ну, недели две или немного больше. Просто это как-то выскочило у
него из головы.
Он побежал в небольшой сарайчик, пристроенный к амбару.
Стояла жара, совсем как сейчас, и когда он шагнул внутрь, вкрадчивый запах
наполнил его ноздри. Мех, который он так любил гладить, свалялся и почернел.
Белые личинки деловито копошились в глазницах, где когда-то были хорошенькие
розовые глазки. Лапы кролика были изранены и окровавлены. Он попытался убедить
себя в том, что лапы были покрыты кровью из-за того, что кролик царапал ими по
стенкам клетки, и несомненно так оно и было, но какая-то болезненная, темная
часть его сознания шептала ему, что, может быть, кролик, доведенный голодом до
последней степени отчаяния, попытался съесть самого себя.
Спустя некоторое время после полуночи он заснул, а этим
утром он стал трудиться над ножкой своей койки. Теперь, посмотрев на свои
окровавленные пальцы, он с новым ужасом подумал о том давнишнем кролике,
которому он не хотел принести никакого вреда.
К часу дня двадцать девятого июня он открутил ножку койки. В
конце концов болт стал выкручиваться с глупой легкостью, ножка звякнула о пол
камеры, и он посмотрел на нее, удивляясь, зачем же она ему понадобилась. Ножка
была длиной около трех футов.
Он взял ее в руки и принялся колотить по стальной решетке.
— Эй! — завопил он. — Эй, выпустите меня отсюда! Я хочу
выбраться отсюда, вы поняли? Эй, черт вас побери, эй!
