Она кричала и не могла остановиться. Когда истерика,
наконец, прошла, она стала настаивать на том, чтобы похоронить его. Так они и
сделали. И на обратном пути она стала той женщиной, которой она была сегодня.
— Все в порядке, — сказал он. — Совсем небольшой ожог. Кожа
почти не покраснела.
— Я принесу мазь. Там есть в аптечке.
Она сделала шаг по направлению к двери, но он крепко взял ее
за плечи и усадил на стул. Она посмотрела на него своими запавшими глазами,
окруженными черными кольцами.
— Что тебе надо сделать, так это поесть, — сказал он. —
Яичница, жаренный хлеб, кофе. Потом мы пойдем за какими-нибудь картами и
посмотрим, как нам лучше всего выбраться из Манхэттена. Нам ведь придется идти
пешком.
Он подошел к холодильнику и достал оттуда два последних
яйца. Он разбил их над миской и стал сбивать.
— Куда ты хочешь уйти?
— Что? Я не…
— В каком направлении? — сказал он с легким нетерпением. Он
долил молока и поставил сковородку на плиту. — На север? Там Новая Англия. На
юг? Смысла нет. Мы можем отправиться…
Приглушенное рыдание. Он обернулся и увидел, что она смотрит
на него, пытаясь овладеть собой, но ей не слишком это удается.
— В чем дело? — спросил он, подходя к ней. — Что такое?
— Боюсь, я не смогу есть, — вздохнула она. — Я знаю, что ты
хочешь накормить меня… Я попытаюсь, конечно… Но запах…
Он подошел к балконной двери и плотно закрыл ее.
— Ну вот, — сказал он, надеясь, что его раздражение осталось
ею незамеченным. — Так лучше?
— Да, — сказала она горячо. — Так гораздо лучше. Теперь я
могу есть.
Он подошел к плите и потыкал яичницу, которая уже начинала
пузыриться. Он слышал, как она двигалась у него за спиной. Раздались звуки
Дебюсси, слишком легкие и слащавые на вкус Ларри. Он не терпел легкой
классической музыки. Если уж нужна настоящая классическая музыка, то надо
послушать Бетховена или Вагнера. Зачем заниматься ерундой?
Она спросила его, как он зарабатывал себе на жизнь. С
некоторым негодованием Ларри подумал, что та легкость, с которой она задала
этот вопрос, выдает человека, никогда не нуждавшегося в деньгах. Я был
рок-н-ролльным певцом, — ответил он ей, удивляясь, насколько легко он привык к
прошедшему времени.
Он положил яичницу на тарелку и поставил рядом чашку
растворимого кофе с большим количеством сливок и сахара, как ей это нравилось
(сам Ларри был солидарен с мнением водителей грузовиков: «Если тебе нужна чашка
сливок с сахаром, то на хрен тебе кофе?»). Она сидела на пуфике перед
проигрывателем. Дебюсси тек из колонок, как растаявшее масло.
— Кушать подано, — позвал он.
Она подошла к столу с вымученной улыбкой и начала есть.
— Вкусно, — сказала она. — Ты был прав. Спасибо.
— На здоровье, — ответил он. — А теперь слушай. Я хочу
предложить тебе следующее. По Пятой мы дойдем до Тридцать Девятой и повернем на
запад. Доберемся до Нью-Джерси по туннелю Линкольна. Потом мы можем отправиться
по № 495 на северо-запад до Пассаика и… яичница нормальная? Яйца не тухлые
случайно?
Она улыбнулась.
— Прекрасная яичница. — Она подцепила на вилку еще один
кусок и отправила его себе в рот, запив глотком кофе. — Как раз то, что мне
было необходимо. Продолжай, я слушаю.
— От Пассаика мы просто пойдем пешком на запад, пока на
дорогах не будет поменьше машин и мы не сможем ехать. Потом, по-моему, можно
повернуть на северо-восток и направиться в Новую Англию. Сделаем такой крюк,
понимаешь? Так кажется длиннее, но, по-моему, это избавит нас от многих
проблем. Найдем дом где-нибудь на побережье в Мэне. Киттери, Йорк, Уэллс,
Оганквит, а может быть, Скарборо или Бутбей Харбор. Как тебе такой план?
Пока он говорил, он смотрел в окно. Когда он обернулся и
посмотрел на нее, ее вид на мгновение вогнал его в ужас. Она словно сошла с
ума. На лице у нее по-прежнему была улыбка, но теперь она застыла в маску боли
и страха. На лице у нее выступили крупные капли пота.
— Рита? Господи, Рита, что…
— …извини… — Она вскочила, перевернув стул на пол, и
побежала к двери. По дороге она споткнулась о пуфик, на котором она слушала
Дебюсси, и чуть не упала.
— Рита?
Пока она была в ванной, он мог слышать мощные звуки ее
рвоты. Он раздраженно хлопнул рукой по столу и пошел за ней. Боже, как он
ненавидел, когда людей рвет. Всегда возникает ощущение, что рвет тебя самого.
От запаха, стоявшего в ванной, его чуть не вывернуло наизнанку. Рита стояла на
коленях, держа голову над унитазом.
Она вытерла рот обрывком туалетной бумаги и с мольбой
посмотрела на него. Лицо ее было белей бумаги.
— Извини меня, Ларри. Я просто не могу ничего есть.
Действительно. Извини меня.
— Господи, но если ты знала, что тебя вырвет, то зачем же ты
пыталась?
— Потому что ты этого хотел. А мне не хотелось, чтобы ты на
меня сердился. Но ты ведь рассердился, правда? Ты сердишься на меня.
Он мысленно вспомнил прошлую ночь. Она занималась с ним
любовью с такой неистовой энергией, что он впервые подумал о ее возрасте и
почувствовал легкое отвращение. Он кончил быстро, чуть ли не в порядке
самозащиты, и лишь значительно позже она оставила его в покое, тяжело дыша и
так и не кончив. Потом, когда он уже почти погрузился в сон, она пододвинулась
к нему поближе, и снова он ощутил запах ее пудры — несколько более
дорогостоящую версию того запаха, который исходил от его матери, когда они
вместе ходили в кино. Она прошептала ему на ухо слова, которые выдернули его из
сна на два последующих часа: «Ты ведь не оставишь меня, правда? Ты не оставишь
меня одну?»
До этого она была очень хороша в постели, настолько хороша,
что он даже удивился. Она привела его сюда после ленча в тот день, когда они
встретились, и то, что случилось, случилось совершенно естественно. Он помнил
мгновенный приступ отвращения, когда он увидел, как обвисли ее груди и как
выпирают ее голубые вены (это заставило его вспомнить о варикозных венах его
матери), но он совсем забыл об этом, когда она обхватила его ногами с
удивительной силой.
Когда он уже почти взобрался на вершину, она оттолкнула его
и взяла пачку сигарет.
«Какого черта?» — спросил он удивленно, в то время как его
вождь краснокожих негодующе раскачивался в воздухе.
Она улыбнулась. «У тебя ведь одна рука не занята, а? У меня
тоже».
