— Ой! — сказал — почти взвизгнул — Гарольд. Она вырвала его
из какого-то индивидуального мира, и на мгновение ей показалось, что у него
сейчас будет сердечный приступ.
Потом он побежал к дому, прорываясь сквозь завалы срезанной
травы, и она смутно ощутила в воздухе ее сладкий запах.
Она пошла за ним.
— Гарольд, что случилось?
Он взбежал по ступенькам крыльца. Дверь открылась, Гарольд
вбежал в дом и захлопнул ее за собой. Фрэнни некоторое время помедлила, а потом
подошла к двери и постучала. Ответа не последовало, но она услышала, как
Гарольд плачет где-то внутри.
— Гарольд?
Плач продолжался.
Она вошла в дом.
— Гарольд?
Она пересекла прихожую и вошла в кухню. Гарольд сидел за
столом, вцепившись руками в волосы.
— Гарольд, что случилось?
— Убирайся! — закричал он сквозь слезы. — Убирайся, я тебе
не нравлюсь!
— Неправда, ты мне нравишься. Ты нормальный парень, Гарольд.
Может быть, не самый крутой, но вполне нормальный. — Она сделала паузу. —
Собственно говоря, принимая во внимание ситуацию, мне следовало бы сказать, что
в целом мире ты мне нравишься больше всех.
Гарольд заплакал еще сильнее.
— У тебя есть что-нибудь попить?
— Кул-Эйд, — сказал Гарольд, шмыгнув носом, и, все еще глядя
в стол, добавил: — Он теплый.
— Ну конечно, он теплый. Ты не принес себе воды из городской
колонки?
Как и во многих других маленьких городках, в Оганквите за
ратушей была своя колонка, правда, за последние сорок лет она была скорее
предметом старины, а не источником воды. Туристы иногда ее фотографировали.
«Вот колонка маленького городка на побережье, где мы провели свой летний
отпуск. Разве она выглядит не забавно?»
— Принес.
Она налила по стакану себе и Гарольду и присела.
— Гарольд, что случилось?
Гарольд издал странный, истерический смешок и начал пить.
Осушив стакан, он поставил его на стол.
— Случилось? А что могло случиться?
— Я хочу сказать, случилось ли что-нибудь конкретное? — Она
попробовала свой Кул-Эйд и поборола гримасу. Он был не такой уж теплый. Должно
быть, Гарольд ходил за водой не так давно, но он забыл положить сахар. Он наконец-то
поднял голову и посмотрел на нее.
— Я хочу к маме, — сказал он просто.
— Ну, Гарольд…
— Когда это случилось, когда она умерла, я подумал, что это
не так уж плохо. — Сжимая в руке свой стакан, он смотрел на нее напряженным,
измученным взглядом, и это слегка пугало ее. — Я знаю, что для тебя это звучит
ужасно. Но я никогда не знал, как я восприму их уход. У меня очень
чувствительная душа. Вот почему меня так ненавидели эти кретины из дома ужасов,
который отцы города считали нужным именовать средней школой. Я думал, что это
может свести меня с ума от горя или, по меньшей мере, ввергнуть меня в прострацию
на год… мое внутреннее солнце, так сказать… так сказать… а когда это случилось,
моя мама… Эми… мой папа… я сказал себе, что это не так уж плохо. Я… они… — Он
стукнул кулаком по столу, заставив ее содрогнуться. — Почему я не могу найти
нужных слов? — закричал он. — Я ВСЕГДА мог выразить то, что хотел сказать! Это
ведь дело писателя — уметь пользоваться языком, ТАК ПОЧЕМУ ЖЕ Я НЕ МОГУ
ВЫРАЗИТЬ СВОИ ЧУВСТВА?
— Не пытайся, Гарольд. Я знаю, что ты чувствовал.
Он удивленно уставился на нее.
— Ты знаешь?.. — Он покачал головой. — Нет. Ты не можешь
этого знать.
— Помнишь, как ты пришел ко мне домой? И я копала могилу? Я
была не в себе. Иногда я даже не могла вспомнить, чем это я занимаюсь. Так что
если ты чувствуешь себя лучше, когда подстригаешь лужайку, что ж, прекрасно. Но
если ты будешь заниматься этим в плавках, ты можешь получить солнечный ожог. Да
ты уже получил его, — добавила она, критически оглядев его плечи. Чтобы не
оказаться невежливой, она отхлебнула еще немного омерзительного Кул-Эйда.
Он утер рот.
— Я никогда их особенно уж не любил, — сказал он, — но я
думал, что все равно почувствуешь горе. Ну, как если мочевой пузырь полон, то
чувствуешь желание помочиться. А если умирают близкие родственники, то надо
испытывать скорбь.
Она кивнула.
— Моя мать всегда была занята Эми. Эми была ее другом, —
повысил он голос, впадая в бессознательную и почти жалкую детскость, — а я
шокировал своего отца.
Фрэн вполне могла этому поверить. Бред Лаудер был огромным,
мускулистым человеком. Он работал десятником на ткацкой фабрике в Кеннебанке.
Вряд ли он толком представлял себе, что ему делать с жирным, странным сынком,
которого произвели на свет его чресла.
— Однажды он отвел меня в сторону, — продолжил Гарольд, — и
спросил, не педик ли я. Прямо так и сказал. Я испугался и заплакал, а он ударил
меня по щеке и сказал, что если я всегда буду таким неженкой, то мне лучше
убраться из города. А Эми… думаю, ей было на меня наплевать. Для нее я был
просто неудобством, когда она приводила домой подруг. Она относилась ко мне
так, словно я был неубранной комнатой.
С усилием Фрэн допила свой Кул-Эйд.
— Поэтому когда они умерли и я ничего не почувствовал, я
подумал, что ошибался. Горе — это не подергивание коленного сустава, когда по
нему бьют молоточком, — сказал я себе. Но я снова был одурачен. С каждым днем
мне стало не хватать их все больше и больше. В особенности мамы. Если бы я мог
хотя бы взглянуть на нее… столько раз ее не оказывалось рядом, когда я хотел ее
видеть… когда я нуждался в ней… она была слишком занята Эми, но никогда она не
относилась ко мне плохо. Этим утром, когда я проснулся, я сказал себе: надо
подстричь лужайку, и тогда ты не будешь думать об этом. Но это не помогло. И
тогда я стал стричь все быстрее и быстрее… словно стремился обогнать мои мысли…
наверное, тогда ты и подошла. Я выглядел сумасшедшим, а? Фрэн?
Она наклонилась над столом и прикоснулась к его руке.
— С тобой все в порядке, Гарольд. Все это совершенно
естественно.
— Ты в этом уверена? — Он вновь уставился на нее широко
раскрытыми, совсем детскими глазами.
— Да.
— Ты будешь со мной дружить?
— Да.
— Слава Богу, — сказал Гарольд. — Спасибо Ему за это. Не
хочешь ли ты еще Кул-Эйда? — спросил он робко.
