Рита не шелохнулась.
Он потянул на себя ее тело, оно перекатилось на спину, и из
ее руки выпал один из ее пузырьков с таблетками. Ее глаза под полуприкрытыми
веками были словно высечены из тусклого мрамора. Рот ее был полон зелеными
рвотными массами, в которых она задохнулась.
Он смотрел на ее мертвое лицо, как ему показалось, очень
долго. Казалось, голова его распухла. Ее рот был полон этого дерьма. Он не мог
отвести глаза. В его мозгу, как заводной заяц на игрушечной железной дороге,
крутился один и тот же вопрос: «Сколько я проспал после того, как она умерла?»
Ой как гнусно, парень. Как гнууууусно.
Наконец он вышел из оцепенения и выполз из палатки, оцарапав
о землю обе коленки. Он подумал, что сейчас его вырвет, и попытался подавить в
себе этот позыв. Больше всего на свете он ненавидел рвоту. Потом подумал: «Ведь
ты лез туда, чтобы ТРАХНУТЬ ее, парень!», и содержимое его желудка свободным
потоком хлынуло наружу. Он отполз от дымящейся кучи, плача и испытывая
омерзение от отвратительного привкуса во рту и в ноздрях.
Он думал о ней все утро. Он чувствовал большое облегчение от
того, что она умерла. Он никому об этом не скажет, конечно. Но это подтверждало
все слова о нем его матери, Уэйна Стаки и даже специалиста по оральной гигиене.
— Никакой я не симпатичный парень, — сказал он громко и
после этого почувствовал себя лучше. Говорить правду было легко.
Ларри сидел на мощеной живописной площадке рядом с шоссе.
Оттуда открывался захватывающий вид на Вермонт, тянувшийся к Нью-Йорку в
золотом свете утра. На табличке было написано, что расстояние до Нью-Йорка
составляет двадцать миль. Дальний конец площадки был огорожен стеной из
сцементированных камней. Рядом лежало несколько разбитых бутылок. И
использованный презерватив. Он предположил, что сюда приходили учащиеся средней
школы и в сумерках наблюдали, как внизу один за другим загораются огни. Сначала
они приходили в возбуждение, а потом ложились вместе. БГТ — вот как они это
называли. Большой групповой трах.
Так почему же ему так хреново? Он ведь сказал себе правду, так
ведь? Да. А ведь самое трудное было признать, что ты чувствуешь облегчение,
разве нет? Что у тебя наконец сняли камень с шеи?
«Нет, самое трудное — это примириться с тем, что ты один.
Что ты одинок.»
Ларри положил голову на колени и закрыл глаза. Он велел себе
не плакать. Он ненавидел плач почти так же сильно, как рвоту.
Ларри вернулся к палатке и откинул полог. Неподалеку он
отыскал длинную палку. Он глубоко вдохнул, задержал дыхание и с помощью палки
вытащил свою одежду наружу. Потом он отошел и оделся. Вдохнув еще раз, он
выудил свои ботинки. Присев на ствол упавшего дерева, он обулся.
Его одежда источала запах.
— Проклятье, — прошептал он.
Отыскав в Беннингтоне магазин мужской одежды, он разделся и
надел на себя все новое. Выйдя из магазина, он завел «Харли». Он подумал, что
стоит остановиться у магазина туристского снаряжения и посмотреть, нет ли у них
палатки и спального мешка, но больше всего ему хотелось поскорее выбраться из
Беннингтона.
Выезжая из города, он оглянулся назад. Все, что случилось, —
к лучшему, это действительно…
Ларри вновь взглянул на дорогу, и ужас сжал ему горло. Прямо
перед ним возник перевернутый пикап с прицепом. Он резко повернул направо и
почти объехал его, но левый ботинок зацепился за задний бампер, и мотоцикл
вырвался из-под Ларри.
— С тобой все в порядке? — спросил он вслух. Слава Богу, что
скорость была не больше двадцати. Слава Богу, что с ним не было Риты. Она
наверняка бы впала в истерику. Хотя, конечно, если бы Рита была с ним, он не
стал бы оглядываться.
— Со мной все в порядке, — ответил он самому себе, но без
особой уверенности. Он сел. Тишина вокруг сдавила его. Было так тихо, что если
думать об этом, то можно сойти с ума. В настоящий момент он был бы рад даже
нытью Риты. Вокруг заплясали блестящие точки, и со внезапным ужасом он подумал,
что сейчас потеряет сознание. «Я сильно ранен, через минуту, когда пройдет шок,
я почувствую это, у меня глубокий порез или что-нибудь в этом роде, и кто,
интересно, наложит мне жгут?»
Но когда угроза обморока миновала, он оглядел себя и решил,
что с ним, пожалуй, действительно все в порядке. Он содрал ладони и правое
колено, но это были обычные царапины, и нечего о них беспокоиться, всякий может
свалиться с мотоцикла, с кем не бывает?
Но он знал, что могло быть и хуже. Он мог удариться головой
и проломить себе череп, а теперь он лежал бы под горячим солнцем в ожидании
неминуемой смерти. Или он мог бы захлебнуться в собственной рвоте, как одна из
недавно почивших его знакомых.
Неверной походкой он подошел к «Харли» и поднял его. Он,
похоже, никак не пострадал, но выглядеть стал иначе. Раньше это была просто
машина, довольно симпатичная машина, которая могла выполнять две функции —
перевозить его с места на место и давать ему возможность ощущать себя Джеймсом
Дином или Джеком Николсоном в «Ангелах Ада на колесах». Но теперь его
хромированные детали словно бы усмехались над Ларри, как балаганный зазывала, и
приглашали его сесть и проверить, способен ли он укротить двухколесное
чудовище.
С третьего раза мотоцикл завелся, и Ларри поехал со
скоростью не более четырех миль в час. На руках у него были надеты браслеты
холодного пота, и никогда, никогда за всю его жизнь, ему не хотелось так сильно
увидеть другое человеческое лицо.
В тот день он никого не встретил.
После полудня он позволил себе немного увеличить скорость,
но когда стрелка спидометра дошла до двадцати, он не мог заставить себя сильнее
надавить на газ, даже если дорога впереди была свободна. На окраине Уилмингтона
был магазин спортивных товаров, и он нашел там спальный мешок, мотоциклетные
перчатки и шлем. Но даже со шлемом он не мог заставить себя двигаться быстрее
двадцати пяти. Перед слепыми поворотами он сбрасывал скорость, слезал с
мотоцикла и вел его по обочине. Его не оставляли видения, в которых он, лежа на
дороге, терял всю свою кровь, и никто не мог ему помочь.
В пять часов вечера перед Брэттлборо на мотоцикле зажглась
лампочка перегрева. Он оставил мотоцикл на дороге и пошел в город, не
уверенный, что вернется за ним.
Этой ночью он спал в здании местной ратуши. В сон он
погрузился немедленно. Через некоторое время его разбудил какой-то звук. Он
посмотрел на часы. Было одиннадцать двадцать. Он приподнялся на одном локте и
уставился в темноту. Если и был какой-то звук, то теперь он исчез. Замолкли
даже сверчки.
— Есть здесь кто-нибудь? — позвал Ларри, и звук собственного
голоса испугал его. Он пошарил в поисках двустволки и в течение долгой и все
более тревожной секунды не мог ее найти. Потом он наконец нашел ее и, ни о чем
не думая, нажал на курок. Если бы двустволка не была на предохранителе, она бы
выстрелила. Возможно, в него самого.
