— О чем тут думать? — заспорил Бетик. — С ними мы и Вавилон возьмем!
— Вполне возможно, но я устал. Нельзя ли мне где‑нибудь прилечь? — спросил он у Саренто.
— Разумеется! — И Саренто открыл дверь. Вошел Льюис. — Проводи наших гостей в спальню. Увидимся утром.
Хранитель проводил их на другой ярус в Т‑образную комнату с двумя кроватями, столом, четырьмя стульями и широким окном с видом на сверкающее озеро. Шэнноу подошел к окну и попробовал его открыть. Оно не поддалось.
— Оно не открывается, мистер Шэнноу. Это ведь не окно, а нарисованная светом картина: мы их называем «видами по настроению». — Он повернул ручку в стене. Солнечный день сменился светлыми сумерками, а они перешли в лунную ночь. — Выберите то, что вам нравится. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили ужин.
Едва Хранитель ушел, Шэнноу лег на ближайшую кровать, заложив руки за голову.
— Что тебя тревожит, Шэнноу? — спросил Бетик.
— Ничего. Я просто устал.
— Но это оружие… Даже твоему Богу было бы трудновато сотворить чудо получше.
— Тебе легко угодить, Бетик. А теперь дай мне подумать.
Бетик пожал плечами и бродил по комнате, пока Льюис не вернулся с едой. Бетику он принес большой кусок жаркого с кровью и овощи. Шэнноу подал сыр с ржаным хлебом. Когда они поели, Льюис встал, собираясь уйти.
— Нет ли тут где‑нибудь воды? — спросил Шэнноу. — Мне хотелось бы смыть пыль с тела.
— Моя оплошность! — сказал Хранитель. — Вот посмотрите! — При этих словах он сдвинул стену возле «вида по настроению», и открылась стеклянная комнатка. Льюис просунул руку внутрь и нажал на кнопку. Из трубки в стенке забили струйки воды, от которой шел пар.
— Мыло и полотенца вот здесь, — добавил Льюис, открывая шкафчик в стене.
— Спасибо. Это место похоже на дворец.
— Тут все делалось по планам, созданным до Падения.
— И строили Хранители?
— В определенном смысле, мистер Шэнноу. Мы использовали Камни, чтобы воссоздать магию наших предков.
— Где мы?
— Внутри оболочки Ковчега. Когда мы овладели Сипстрасси, то устроили внутри все для удобств нашей общины. Было это, по‑моему, триста лет назад. Хотя с тех пор производились кое‑какие переделки.
Шэнноу отхлебнул прозрачное вино. Он смертельно устал, но ему надо было узнать еще очень много.
— Мне так и не представилась возможность поговорить с Арчером о том, что, собственно, вы храните. Вы не могли бы объяснить?
— С удовольствием. Наша община существует, чтобы собирать и беречь секреты времени до Падения в надежде, что нам когда‑нибудь удастся их вернуть. У нас есть библиотека из тридцати с лишним тысяч книг, по большей части технических. Но есть и четыре тысячи классических произведений на одиннадцати языках.
— Как вы можете вернуть то, что стало прошлым? — спросил Бетик.
— На такой вопрос способен ответить Саренто, но не простой солдат.
— И вы верите, что поможете возродить цивилизацию с помощью ружей, которые способны убить за минуту пятьсот человек? — негромко сказал Шэнноу.
— Человек, мистер Шэнноу, изобретательное животное. Любое смертоносное оружие непременно будет улучшено. Неужели вы не предпочтете, чтобы эти ружья достались вам, а не исчадиям Ада? Рано или поздно их оружейники создадут что‑нибудь подобное.
— Сколько вас здесь?
— Восемьсот, включая женщин и детей. И мы образуем довольно прочное общество. Завтра я покажу вам, как мы живем. Быть может, вы согласитесь встретиться с Амазигой Арчер? Это будет тяжело, но, я знаю, ей хотелось бы узнать подробности о последних часах ее мужа.
— Под конец он заговорил о ней, — сказал Шэнноу.
— Быть может, вы будете так добры, что расскажете ей об этом.
— Конечно. Вы были другом Арчера?
— Мало кто испытывал к Сэму неприязнь. Да, мы были друзьями.
— Его Камень почернел, — сказал Бетик. — Он был очень небольшим.
— Сэм всегда слишком истощал свои Камни. Смотрел на них, как на магические украшения. Мне будет очень его не хватать, — докончил Льюис с искренним сожалением.
— Он был единственным Хранителем, питавшим любовь к Атлантиде? — спросил Шэнноу.
— Да, пожалуй… то есть, не считая Саренто.
— Интересный человек. А сколько ему лет?
— Чуть больше двухсот восьмидесяти, мистер Шэнноу. Он необыкновенно одарен.
— А вы, мистер Льюис? Сколько лет вам?
— Шестьдесят семь. Сэму Арчеру было девяносто восемь. Камни — чудо.
— Поистине. Теперь я, пожалуй, лягу спать. Спасибо, что ответили на мои вопросы.
— Для меня это было удовольствием. Приятных снов.
— Еще один, последний вопрос.
— Спрашивайте.
— Вашу пищу создают для вас Камни?
— Гак было, мистер Шэнноу, но нам их сила нужна для других, более важных целей. Теперь мы держим большие стада рогатого скота и овец, и почти все овощи выращиваем сами.
— Еще раз спасибо.
— Не за что.
Шэнноу лежал без сна еще долго после того, как Бетик захрапел. «Вид по настроению» был включен на лунную ночь, и он следил, как по небу плывут облака — одни и те же облака с беспощадной повторяемостью. Он закрыл глаза, вновь увидел разорванное в клочья чучело и представил себе, что это лежит недавно еще живой человек, а вокруг валяются куски его внутренностей.
Будь у Каритаса такое оружие, исчадиям не удалось бы уничтожить его поселок, и юная Куропет была бы жива.
Шэнноу повернулся и лег на живот, но сон все еще не шел, как ни мягка была постель. Его грызла неясная тревога. Он спустил ноги с кровати и направился в стеклянную комнатку, встал ногами в неглубокую выемку и включил струи. На полочке под его правой рукой лежал кусок душистого мыла, и он соскребал въевшуюся в кожу грязь, наслаждаясь горячим душем. Потом вытерся пушистым полотенцем, вернулся к «виду по настроению» и, подчинившись безотчетному порыву, переключил ночь на день, вышвырнув солнце в небесную высь.
Сев к столу, он налил себе стакан воды. Всю свою жизнь он был охотником и предметом чужой охоты, а потому доверял своим инстинктам. У его тревоги должна была быть своя причина, и он решил понять ее до следующей встречи с Саренто.
Саренто. Ему он не понравился, но это еще не было поводом судить его слишком строго. Ему мало кто нравился… а вождь Хранителей был достаточно обходительным. Вопреки его словам, смерть Арчера словно бы не причинила ему особого огорчения. Но, с другой стороны, Арчер же был подчиненным, а Шэнноу знал, что чувства людей, которых мир провозглашает великими, редко бывают глубоки. Человечность отступает на задний план перед честолюбием.
