— А теперь мы с чистой совестью сбежим с этого праздника жизни, — наконец, говорит он, и я с облегчением выдыхаю. — Можете пока подышать воздухом, я попрощаюсь кое с кем лично, и мы сразу же уезжаем.
Я рада, что мне «разрешают» сбежать подальше из душного зала, и в два счета оказываюсь на улице. Крыльцо непривычно пустынно, хоть обычно публика любит покурить и поговорить о делах именно в таких местах. Самые важные сделки заключаются не за офисными столами, а в «курилке» или сауне.
— Я думал клещ никогда не оставит тебя одну, — слышу в спину знакомый голос и снова внутренне сжимаюсь, словно в меня вот-вот всадят нож. — Привет, Женя.
«Зачем ты пошел за мной?!» — мысленно ору я, продолжая играть в молчанку.
Игорь подходит так близко, что я чувствую тепло его тела даже через одежду. Дыхание скользит по затылку до самого уха, практически вынуждая обернуться. Я чуть-чуть поворачиваю голову — и Игорь уже здесь, шепчет так тяжело и горячо, словно я — ужин приговоренного, который лучше и вкуснее всего, что он ел.
— Ты такая красивая.
— Я беременная, — как-то неожиданно резко отвечаю я. Отхожу, как только он пытается взять меня за руку, но все равно на секунду наши пальцы скрещиваются, и мне хочется вымыть руки, пока его энергия не проникла мне под кожу и не разрушила изнутри то, что не может победить снаружи. — Поздравляю с примирением. Надеюсь, теперь в твоей жизни все так, как должно быть.
На самом деле мне хочется сказать, что я не понимаю, как он может снова целовать ее и обнимать, и делить постель после того, как называл женщиной, которая разрушила его веру в людей. Это словно… господи, словно плюнуть в коктейль, а потом медленно смаковать его через трубочку: вкус, возможно, и не изменился, но там все равно есть плевок.
— Ты ничего не знаешь, — Игорь идет за мной, словно привязанный. — Ты понятия не имеешь, через какой ад я прошел.
— Прости, что не писала, — иронизирую я.
— Женя, я каждый день жалел о тех словах!
Игорь снова пытается взять меня за руку, я снова уворачиваюсь, но на этот раз удача на его стороне. Игорь успевает обнять меня, притянуть спиной к своей груди — и мне до боли хочется просто откинуть голову ему на плечо, найти там тепло, которое всегда дарило покой и умиротворение. Мы же понимали друг друга, мы словно играли джаз: не зная нот и мелодий, импровизировали и всегда идеально совпадали. Что же теперь случилось. Где мы растеряли нашу тишину?
Хельг ощутимо бьет ножкой вниз живота, и я возвращаюсь в реальность.
— Отпусти меня, — почти кричу я, потому что мне ни за что не вырваться из его стальной хватки. — Ты мне не нужен. Возвращайся к жене, у вас же теперь второй медовый месяц? Или третий? Прости, я сбилась со счету.
— Я должен был…
— Не разговаривай со мной!
— Женя, Юля… ждет ребенка.
Мне хочется спросить, предлагал ли он аборт ей, но на крыльцо выходит Лука и, ни слова ни говоря, грубо отодвигает Игоря плечом.
— Нам пора, — говорит нам обоим и помогает мне спуститься, а потом — сесть в автомобиль. Смотрит на меня так жестко безапелляционно предупреждаю: — Я уволю вас завтра же, если увижу хотя бы одну слезу. Это будет моя величайшая глупость, но лучше так, чем смотреть, как моя трезвомыслящая Правая рука скатывается до банальных женских истерик.
Я втягиваю в рот нижнюю губу и до крови цепляюсь в нее зубами.
Лучше так, чем потерять работу, которая необходима мне как воздух.
Лука подтягивает мое лицо за подбородок и нависает сверху черствой тенью, выискивая повод осуществить угрозу. А, не найдя его, приказывает водителю ехать по моему адресу.
Мы не разговариваем в машине. Мы и раньше обменивались лишь редкими фразами по существу: говорили о работе, о делах, обсуждали какие-то новости, имеющие отношение к нашему общему делу. Никогда о личном. Но сейчас тишина в салоне дорого автомобиля неимоверно тяготит.
— Сабинин — отец вашего ребенка? — наконец, нарушает молчание Лука.
— Что? Нет! — Я плотнее закутываюсь в наброшенное на плечи пальто.
— Хорошо, потому что мне бы не хотелось вдруг узнать, что моя Правая рука может вот-вот стать главной героиней неприятного скандала.
— Этого не будет, — огрызаюсь я.
Мне плохо и больно, мне противно от мысли, что Игорь снова вернулся к жене — и теперь у них на носу событие, которое мне самой предстоит пройти в одиночестве. Лука совершенно не при чем, он в своем праве и много раз подчеркивал, что ему нужен человек с идеальной репутацией, а не ходячий рассадник сплетен и завсегдатай первых полос «желтой прессы». Он имеет право устроить более щепетильный допрос, потому что однажды я уже подвела его.
— Отец моего ребенка… не медийная фигура, — говорю уже спокойнее. — И не был женат.
— Не был? — переспрашивает Лука.
— В последний раз мы виделись в конце марта.
Мне, наконец, хватает силы воли поднять взгляд и посмотреть в лицо человеку, который — я знаю — никогда не будет жалеть меня, испытывать сострадание к моей грустной женской судьбе и не скажет ни слова, чтобы встать на мою сторону. Он просто выслушает, сделает выводи и, вполне возможно, посчитает нужным не делиться ими.
— Вы сказали о ребенке? — Лука за секунду идет по следую хлебных крошек в оставленных мной фразах. Справедливости ради, я и не пыталась их скрывать.
— Нет. Он сказал «прощай», закрыл дверь и больше ни разу не появился в моей жизни.
Мне странно: не по себе от того, что впервые за время нашего с Лукой знакомства мы обсуждаем не работу, а что-то личное, но все равно чувствую себя словно на собеседовании. Как будто и от того, что я скажу, зависит мой карьерный рост.
— Это не вполне правильно, — говорит Большой Б. — Мужчина, даже если он ушел, имеет право знать о ребенке. И, Евгения, простите, что я разрушу ваши женские фантазии, но мужчина так же имеет право решать, хочет ли он даже заочно стать отцом. Потому что у него может быть другая женщина, другая жизнь и другие мечты, и вы с вашим ребенком не вписываетесь в эти планы.
— То есть, если бы вдруг он узнал о том, что станет отцом, и имел право за руку отвести меня на аборт, хоть это мой, скорее всего, единственный шанс стать матерью, это было бы защитой его мужского права?!
— Да, это было бы честно по отношению к мужчине, который не готов стать отцом.
Судя по тому, как звенят наши голоса, разговор, который начинался как формальный допрос подчиненной, стремительно превратился во что-то личное, одинаково болезненное для нас обоих.
— Что такое, Лука? Кто-то не захотел делать от вас аборт? Какая-то женщина посмела не посчитаться с вашим мнением и оставила ребенка для себя?
