Не предложил встретиться, чтобы я забрала плеер сама.
Кроме того сообщения он больше не прислал ни буквы, никаких подсказок.
Этот упрямый мужик просто мозг мне взрывает!
В конце концов, когда с непривычки еду в кондитерскую на такси, и по радио играет детская песенка о дружбе, почти начинаю верить в то, что это — знак, и мне нужно смириться с поражением. Я же знаю Бармаглотище, знаю, что, если этот мужик чего-то хочет — он прет на пролом как танк и плевать ему на «нет» и «нельзя». Если бы хотел со мной увидеться — он бы ухватился за этот шанс, а так…
Но ведь раньше он всегда так и делал.
Он. Не я.
Так что теперь, кажется, моя очередь хвататься за любую соломинку, чтобы вытащить моего Бегемота из болота, где он делает вид, что меня не существует.
Только во второй половине дня, когда от наплыва посетителей и заказов я просто валюсь с ног от усталости, в моей голове созревает что-то похожее на тот самый правильный вариант сообщения, которое может стать подходящим крючком.
Я выхожу на улицу со стаканчиком кофе, сажусь на лавочку, подставляя спину еще немного теплым солнечным лучам, и набираю:
«Надеюсь, ты позаботился о моем любимце, был с ним мягким и нежным, и уложил спать)) Где и когда тебе будет удобно встретиться, чтобы я его забрала?»
Это мило, это непринужденно, и я даю понять, что готова приехать сама в любой конец мира, чтобы с ним увидеться.
Скрещиваю пальцы и отправляю.
Конечно, хочется, чтобы как раньше, Бармаглот ответил на него сразу, но сообщение доставлено — это уже хороший знак. У меня была целая ночь чтобы смириться с тем, что в этой игре я больше не буду кроликом, который дразнит голодного льва. И что я сама во всем виновата.
Марик не отвечает ни через час, ни через два.
Даже когда заканчивается мой рабочий день, и я остаюсь в закрытой кондитерской до восьми, лишь бы не ехать домой — от него ни ответа, ни привета.
Дома так тоскливо, что хоть убейся.
Слоняюсь из угла в угол, гипнотизируя взглядом экран телефона, как будто это может помочь. Дважды налетаю лбом на дверные косяки, один раз тараню носом зеркало.
Это просто… невыносимо.
На минуту в моей голове проскальзывает мысль бросить все и пойти ва-банк — поехать к нему. Он всегда говорил, что любит свою холостяцкую квартиру, и вряд ли съехал оттуда. И он бы никогда не привел туда свое Солнце.
А что если привез?
Эта мысль застает меня врасплох прямо посреди комнаты, падает на голову, как кирпич, и я обессиленно опускаюсь на пол, на корточки, обхватывая колени руками, потому что чувствую себя хрупкой нестабильной конструкцией из детских кубков. Еще немного — и развалюсь на кусочки.
Я никогда не думала о том, что в той кровати, где мы с ним трахались как ненормальные, теперь может спать другая женщина. И в ванной, где когда-то весело мое пушистое желтое полотенце, теперь стоят чужие кремы и шампуни. И что другая женщина может надевать утром его рубашку, чтобы выглядеть соблазнительно даже когда стоит у плиты и готовит завтрак.
И что все это может быть… уже… насовсем.
Навсегда.
Но в тот момент, когда я начинаю неумолимо и неизбежно развалиться на кусочки, телефон оживает.
Это сообщение от Марика.
И я цепенею от ужаса, потому что за секунду в моей голове проносится миллиард вариантов того, что в нем он вежливо — или нет — игнорит мою попытку встретиться.
Это какой-то заколдованный круг: сначала я сходила с ума, потому что он мне не отвечал, теперь схожу с ума, потому что он ответил.
Сумасшедшая Алиса вдруг стала такой трусихой, а ведь ей еще предстоит выиграть битву с Красной королевой.
«Завтра заеду в твой магазин около шести. Подойдет?»
Около шести — это сразу после закрытия.
Сухо, спокойно, как будто назначил деловую встречу.
Но… мы хотя бы увидимся. Это больше, чем я даже мечтать могла.
Глава девяносто шестая: Сумасшедшая
Что надеть на встречу с мужчиной, если это, возможно, последний шанс снова обратить на себя его внимание? С мужчиной, который достаточно разбирается в женщинах и их манипуляциях, чтобы раскусить любой маскарад?
Сначала я надеваю платье, потом быстро понимаю, что это плохая идея хотя бы потому, что я ни разу не ходила на работу в платье и на каблуках. Потом выбираю костюм — и тоже мимо.
В конец концов, когда понимаю, что все эти нарочитые переодевания только расшатывают меня еще больше, хватаю первые же попавшиеся под руку джинсы и футболку, завязываю волосы на макушке в лохматый пучок и бегу на работу.
Бармаглот терпеть не может, когда опаздывают, и пару раз говорил, что единственный человек, ради которого делал исключения — это я. Да и то только потому, что ему нравился результат. И часто так сильно нравился, что мы опаздывали в кино или на концерт, потому что вместо того чтобы вести меня к двери, Бармаглот забрасывал на плечо и, изображая хохот пещерного человека, тащил в спальню.
Поэтому, когда я пытаюсь подкрасить губы в задней комнате и слышу мелодичный перезвон дверного колокольчика, мое сердце почему-то снова подпрыгивает.
Потихоньку, чтобы не выглядеть совсем прибитой, выхожу.
Бармаглот заинтересованно осматривается и даже не сразу меня замечает.
Приехал сразу из офиса: в черной рубашке, черных брюках, так идеально сидящих на бедрах, что это — чистый секс, а если бы было хоть на пол сантиметра больше или меньше — получилась бы порнография.
На прилавке лежит букет голубых ирисов, перевязанных широкой шелковой лентой. Без громоздких бумажных упаковок, как я люблю.
Я нарочно тяну время, чтобы посмотреть на Бармаглота хотя бы со спины.
Так часто на ней засыпала и валялась, изображая ленивую морскую звезду, что даже не думала, как буду жить, если ее больше не будет рядом.
Марик, наконец, поворачивается, окидывает меня мимолетным взглядом и, не делая и шага навстречу, протягивает мой ipod.
