— Ты разве не должна быть закрыта? — спрашивает, указывая большим пальцем себе за спину. На дверь.
— Я же тебя ждала, — пожимаю плечами.
Беру айпод — мы снова даже не дотрагиваемся друг до друга пальцами — заталкиваю его в задний карман джинсов, беру букет и с удовольствием окунаю в него нос. Найти такой букет в сентябре… Надо было постараться.
— У тебя есть волшебное кольцо из «Двенадцати месяцев»? — пытаюсь, как раньше, беззаботно улыбаться. — Сгонял в май за этой красотой?
Бармаглот загадочно усмехается, но ответа я так и не слышу.
Что мне делать?
Как с ним разговаривать, если он даже не дает шанса начать диалог?
— Прости меня, — вдруг прорывается откуда-то из самой сердцевины. — Прости меня… пожалуйста.
Даже смотреть на него вдруг становится не по себе.
Что думает? Что скажет? Развернется и уйдет или «милосердно» простит, и мы останемся друзьями?
Я не настолько наивна, чтобы верить, будто одного моего «прости» достаточно, чтобы забыть ошибки прошлого, но и услышать в ответ, что мы может общаться, но дальше жить каждый своей жизнью — не готова.
Просто… У меня нет ни малейшего представления о том, как я буду жить дальше, если все сложится именно так.
— Мне тебя не за что прощать, Алис, — Бармаглот опирается бедрами на столик, берется ладонями за края столешницы, и я снова на мгновение впадаю в какой-то медитативный транс, разглядывая его татуированные фаланги. — Было и было. Проехали.
Хорошо, что цветы до сих пор у меня в руках, и я могу закрыться ими от его взгляда и от всего мира заодно.
Чувствую, как дрожат и холодеют пальцы.
Было и было… Проехали…
Звучит так, что за этим может скрываться что угодно — и прощение, и прощение с прощанием в паре.
— Я хочу, чтобы ты знал…
— Алиса, ну серьезно — не надо, — притормаживает он почти снисходительно. — Ты не скажешь ничего такого, чего не понимал бы сорокалетний мужик.
— Можно я все-таки скажу? — немного дергает внутри. — Мои слова никак не унизят твой жизненный опыт.
Он даже не скрывает быстрый взгляд на наручные часы.
Я все это заслужила — и пренебрежение, и нежелание выслушивать мои объяснения. Но ведь даже у приговоренных к смерти остается шанс на помилование. Или нет?
Но когда собираюсь с силами, моя решимость прояснить все между нами вдруг стремительно испаряется. Я стою тут, перед взрослым самодостаточным шикарным мужиком, который столько для меня делал, что даже вспоминать больно — будто сон смотрела, а не жила. А кто я для него? Просто девочка с проблемами в самоопределении и заебами в голове? Та, что не оценила? Не поняла, какое сокровище ей досталось?
— Если хочешь что-то сказать — говори, — подталкивает Бармаглот. Нет, не грубо и без раздражения, но решительно, с подтекстом, который торчит из его слов, словно кроличьи уши из шляпы кролика: либо говори, либо не морочь мне голову, меня уже ждут более интересные и приятные разговоры. — Хотя зря ты это затеяла.
— Тебя уже ждут? — не могу сдержать нотку сарказма. — Очень важные дела?
— У меня все дела — важные, — спокойно говорит он.
— А те, которые присылают порно-селфи — просто важнее всех, — закручивает меня.
Не знаю, как это происходит. Мозг живет своей жизнью и еще пытается как-то напомнить о том, что я собиралась поговорить и показать, что взрослая, а не устраивать сцену ревности. На которую не имею никакого морального права.
— Подслушивать не хорошо, — чуть понижает голос Марик. — В особенности за взрослыми дядями, которые тебе почти что годятся в отцы.
— Прости, что после глубокого минета с твоим членом у меня в горле и спермой у меня во рту, я при всем желании не смогу смотреть на тебя как на папочку!
Бармаглоту это точно не нравится. Его выдают побелевшие от напряжения костяшки пальцев, когда крепче сжимает столешницу.
— Если продолжишь в том же духе — вряд ли у нас получится конструктивный диалог, — уже с почти физически ощутимой угрозой предупреждает он.
— Если продолжишь в том же духе, то мы и дальше будем делать вид, что нас друг для друга не существует, и что, — я крепче прижимаю к груди букет, — ничего не было.
— Надеешься спрятаться за вот этим? — Кивок на цветы.
— Надеюсь просто поговорить.
— Но, блядь, снова выебываешься, — рокочет, отрывая от стола свой шикарный зад и делая шаг ко мне. — Ты была бы не ты, если бы не показала характер, да?
Мне вдруг становится совсем не по себе.
Особенно, когда Бармаглот вдруг разворачивается, шагает к двери, но вместо того, чтобы уйти — закрывает ее на ключ и резко опускает пластиковую шторку «жалюзи».
Запер нас наедине?
Черт.
Глава девяносто седьмая: Сумасшедшая
Бармаглот разворачивается, рассматривает меня долгим пристальным взглядом.
Что-то не так? Я с трудом сдерживаю желание поправить одежду, хоть что там поправлять на джинсах-скинни и простом свитере? Несуществующие складки?
— Повтори-ка еще раз, почему я не могу быть для тебя «понимающим папочкой», м? — с нотами злого сарказма просит Бармаглот и медленно, подчеркивая, что никуда не торопится, выуживает запонку из петли манжета. — Особенно ту часть, где про мой член у тебя во рту.
Я сглатываю.
Мы же должны были поговорить.
Нет, стоп. Это я хотела поговорить, и я же сделала все, чтобы мы вернулись туда, где когда-то начали — в понятные нам обоим игры в кошки-мышки.
Меня это злит и волнует одновременно.
Заставляет нервно покусывать нижнюю губу почти до крови, потому что я до мокрых трусов соскучилась по виду его крепких жилистых рук, перевитых скульптурными венами, когда Бармаглот лениво засучивает рукава почти до самого локтя.
Запонки небрежно бросает на стол.
Шаг ко мне.
— Я жду, Алиса.
