Алиса сидит спиной, чуть склонив голову назад, ее руки связаны за спиной, тело опутано веревкой так изящно, что прямо сейчас моему пальцу тупо нравится поглаживать тот узел, который находится чуть ниже копчика.
«Просыпаюсь» только когда начинают сигналить в зад.
Мой Заяц выразительно стреляет взглядом в мою сторону.
На руки, которыми я бы с радостью порвал все эти сраные веревки еще там, в студии.
— Рада, что вам понравилось, Бармаглотище, — говорит она и дает понять, что это бессмысленно скрывать хотя бы потому, что сегодня я в джинсах, и вся эта хуйня буквально на виду.
Но когда это я стеснялся стояка, тем более — на нее?
— Рад, что ты рада, что рад я, — чтобы разбавить напряжение, потому что ехать нам еще минут двадцать, а если я не верну на место мозги, все может кончиться чем угодно, но вряд ли на стадионе.
Хотя, если бы меня спросили, хочу я на футбол или зайца в берлоге, я бы просто громко поржал от слишком очевидного выбора.
[1] Гро́улинг, или гро́ул (от англ. growling «рычание») — приём экстремального вокала, суть которого заключается в звукоизвлечении за счёт резонирующей гортани
[2] Имеется ввиду искусство «шибари» — японское искусство ограничения подвижности тела человека (бондажа) при помощи верёвок, которое определено техническими и эстетическими принципами. Практика требует соблюдения техники безопасности, мастерства и доверия, умения расслабляться от модели. Помимо технического аспекта шибари обладает чувственной, эстетической и эротической составляющими
Глава сто тринадцатая: Бармаглот
— Гооооол! — орет мой Заяц, когда команда в синем вкатывает в ворота противника штрафной.
Она так искренне радуется, что я начинаю подозревать в ней скрытого футбольного фаната, который все это время очень удачно маскировался под маленькую Лолиту.
Лично меня вся эта катавасия на поле не вставляет от слова совсем, так что Заяц отрывается за обоих, и я буду очень удивлен, если после финального свистка выйдет со стадиона с нормально работающим горлом.
Я снова запрещаю своим мыслям уползать на запрещенную территорию.
У нас же вроде как почти_приличное свидание, без намеков, если не считать ту ее фотку, которая до сих пор стоит у меня перед глазами, и на которую я, вполне возможно, буду дрочить сегодня ночью, хоть мне уже и сорок с крючком и это ну как-то вообще не серьезно.
Да и не по хуй ли?
Когда команды снова разбредаются по полю и судья вбрасывает мяч, Алиса занимает место на скамейке рядом со мной и жадно тянется за стаканчиком с «Пепси». Обхватывает губы трубочкой, делая пару глотков.
Замечает мой пристальный взгляд.
Пробегает языком по губам.
— Зай, серьезно, не надо так — выебу же в машине, — смеюсь и упрашиваю одновременно. — Не трави душу.
— Мы это уже проходили, Бармаглот Игоревич, — сверкает зелеными глазищами.
— В «Гелике» не трахались, не пизди.
— Для сквернословов в аду приготовлен особый котел, в котором сидят лингвисты в несгораемых костюмах и читают Толстого и Достоевского, — продолжает накалять градус она.
— Да вообще по хуй, — даю ей повод упражняться в остроумии дальше.
— Вы уже испытали его на прочность? Заднее сиденье? Переднее? — Заяц продолжает улыбаться, но взгляд становится напряженным.
Мы можем сколько угодно от этого бегать.
Можем нести друг другу всякую херню, но факт остается фактом — я реально не чувствовал себя живым все эти месяцы. Особенно после тех ее слов про мою кобелиную натуру.
Потому что, когда из жизни вдруг исчез Заяц, вместе с ней в груди появилась огромная дыра, которую просто не хотелось ничем заполнять. Потому что не было ничего равноценного взамен.
На этот раз я намеренно медленно протягиваю руку, даю Зайцу возможность самой решить — хочет она этого прикосновения или лучше послать меня на хер, и ничего не менять на нашем разводном мосту.
Она даже не думает отодвигаться.
Притрагиваюсь к ее подбородку, сжимаю его двумя пальцами, подушечкой большого поглаживая едва-едва заметную ямочку на подбородке.
— Зай, последний раз я трахался еще до твоего январского монолога.
Ее глаза становятся больше.
Меня туда втягивает, как в проклятую черную дыру.
Нырнуть бы с головой — и пошло оно все…
— Ни в «гелике», ни в койке. Нигде. Веду, блядь, монашеский образ жизни, удрачиваюсь, как пацан, но, насколько я помню, тебе это даже нравилось.
— Я даже видео не смогла удалить, — отвечает она, хоть я читаю ее практически по губам, потому что там опять кто-то кому-то забил, и зрители затянули радостную кричалку.
— Смотришь? — провожу пальцем по ее нижней губе.
— Не скажу. — Осторожно, едва касаясь, зажимает мою костяшку губами.
— Значит, до дыр затерла, — разрешаю себе самодовольство. Я же знаю этот взгляд. И что скрывается за этим прищуром, и улыбкой в уголке рта — тоже. — Мелкая извращенка.
— Большой шланг, — тут же пасует она.
— Хочешь досмотреть футбол? Уверена?
На мгновение мне кажется, что она прямо сейчас сама схватит меня за руку и утащит со стадиона.
Но.
Мой Заяц снова берет стаканчик, снова жадно из него затягивается и, поднимаясь, чтобы лучше видеть, заявляет:
— Уверена, что сегодня я хочу только футбол и спатки. Одна. В своей постели. Так что, если вдруг вам скучно, Бармаглот Игоревич, поднимайте свою задницу и помогайте синим выиграть.
— С какого это хуя синим, а не красным? — корчу обреченного на смерть, но все-таки встаю.
— Чтобы довести меня до морального оргазма, — прикидываясь томной девой, говорит она. — Начнем, пожалуй, пока с этого.
Зараза мелкая.
Но, бля, я реально первый раз за кучу месяцев просто тупо отрываюсь и с удовольствием.
После матча Заяц выглядит довольной и раскрасневшейся.
Пока я расталкиваю народ локтями, не давая ее пинать, держится так близко, что свободная рука сама собой тянется приобнять ее за плечи. Алиса не отстраняется, но и не пытается как-то сократить дистанцию. Она просто идет рядом, и ее плечо касается моей груди, совсем как в те дни, когда мы были просто Папиной дочкой и Папиным другом, и я иногда подвозил ее домой с парочки концертов.
Какие-то странные и почти забытые ощущения, но от них хочется сильнее стиснуть в пальцах ее воробьиное плечо.
