Я забираю у нее сигарету, тушу об низ подоконника и бросаю в урну.
— Хватит дымить, — говорю жестко и даже грубо. — И так хуево выглядишь.
Минуту Танян смотрит на меня пустым и безразличным рыбьим взглядом, потом тянется к карману за новой сигаретой. Демонстративно, как будто этими идиотскими выходками причиняет вред и боль мне, а не гробит свое здоровье.
Жду, пока закурит, затянется.
Отбираю сигарету, тушу и отправляю в мусорное ведро.
А когда снова пытается запустить руку в карман, успеваю ее опередить — достаю сама, зажигалку выбрасываю сразу, а сигареты у нее на глаза переламываю и сминаю.
— Да пожалуйста, — пожимает плечами Танян, но видно, что ее это очень злит. — Ты больше никак не влияешь на мою жизнь, умница и папина доченька, которая думает, что, сделав что-то хорошее, хоть когда-нибудь отмоется от клейма любовницы женатого мужика.
— Конкретно ты можешь думать обо мне все, что хочешь, — не даю ей повод ликовать. Мне действительно уже давно все равно, что и кто обо мне думает. Тем более люди, которых я добровольно и осознанно оставила в своей прошлой жизни. — Но дымить как паровоз матери новорожденной не стоит. Если ты сама настолько опустилась, что не в состоянии это понять — я тебе помогу.
Бросаю взгляд на часы.
Пора бежать, потому что нужно оставить в запасе время на случай пробок.
Танян пытается что-то сказать, но я останавливаю ее, отрицательно качая головой.
— Заеду завтра — поговорю с твоим врачом.
— Что? — не понимает Танян.
Я уже стою внизу лестницы, но все-таки задерживаюсь и поворачиваюсь для ответа.
— Думаешь, Андрей сюда заявится? Хочешь перед ним хвостом покрутить? — Ее снова несет куда-то не туда, но распаляться и тратить на это свои нервы, пожалуй, точно не стоит.
— Хочу поговорить с педиатром, который принимал малышку — у ребенка маленький вес, ей наверняка нужны какие-то особенные условия и уход. Точно не в этом месте.
— Это — мой ребенок! Не лезь к нам! — Она краснеет от бешенства. Странно и неприятно смотреть, как по перекошенному от бессильной злобы лицу текут слезы. — Тебя кто-то просил?!
— Нет, — спокойно отвечаю ей. — Но, если у малышки нет отца и почти нет матери, кто-то должен подумать о ее здоровье и благополучии. Просто потому, что может и хочет это сделать. А что будет с тобой, мне, если совсем честно, вообще насрать.
Грубо, да. Но за год в этом бизнесе и мире людей, которым все равно, чья ты дочь и что еще «зеленая» и на тебе легко можно нагреть руки, учишься понимать, что вежливость, как и любовь, нужно давать лишь тем, кто этого действительно заслуживает.
Точно не бывшим подругам, не уважающим себя настолько, чтобы превратиться в такое…
— Он все время меня твоим именем называет! — снова вдогонку орет Танян. — Чтоб ты…
Я не слышу, потому что уже выхожу за дверь и иду на пост дежурной медсестры.
— Кто-то приносит ей сигареты. Думаю, это запрещено?
Видимо, пока я общалась со своим прошлым, она успела пересчитать сумму моей «благодарности за хлопоты» и явно не собирается шипеть. Улыбается почти заискивающе.
— Это, конечно же, запрещено, — уверяет с видом человека, который знает правила назубок.
— Пожалуйста, если вам не сложно, проследите за тем, чтобы этой роженице больше ничего не передавали. Хотя бы до завтрашнего дня.
— Обязательно, — энергично и усердно кивает медсестра.
— Я могу поговорить с врачом, который наблюдает новорожденную?
Через минуту она протягивает мне листок с именем и фамилией врача, часами посещения и даже его личным номером. Я говорю, что заеду завтра к часу и, если это возможно, прошу передать мою просьбу встретиться с ним.
Ребенок не виноват в том, что его родители — моральные уроды.
Глава сто семнадцатая: Сумасшедшая
Самолет задерживают, и я нервно хожу по залу ожидания, то и дело мысленно давая себе по рукам, чтобы не гуглить новости и не накручивать себя всякими ужасами.
Бармаглот не писал, что вылетает позже, но, может, что-то случилось?
Рядом так же нервно топчется женщина в возрасте и, когда мы понимающе переглядываемся, говорит, что ждет дочь и тоже очень беспокоится.
— Я… — Запинаюсь.
Нужно хотя бы из вежливости ответить, кто должен прилететь ко мне, но я даже не знаю, как это сформулировать. Мой мужчина? Мой молодой человек? Мой взрослый «молодой человек» — это очень даже ничего, но все равно не то.
Мой любимый?
Да, конечно — уже давно так и так всегда будет.
— Я мужа жду, — наконец, нахожу подходящее слово. — Вы не знаете, из-за чего может быть…
Но вопрос теряет свою актуальность, потому что самолет уже приземляется.
Я что есть силы сжимаю пальцы вокруг термокружки в смешном вязаном чехле.
Бармаглотище точно отпустит пару колких шуток по этому поводу, но что поделать, если я хочу привезти своему мужчине его любимый горячий чай не в суровой стальной кружке, а в милоте персикового цвета с приклеенными глазами и кроличьими ушами?
Бармаглот идет где-то почти в самом конце вереницы пассажиров.
С сумкой на плече, в деловом костюме, но, традиционно, без галстука.
Наверное, спал в самолете, потому что прикрывает зевок кулаком и пытается пригладить растрепанные волосы.
Но все равно идет уверенно, пружинистым шагом.
Такой… черт, слишком тяжеловес, чтобы не обращать на него внимания и не пускать слюни. Краем глаза замечаю, что какая-то молоденькая девчонка — явно даже младше меня — пытается щелкнуть его телефоном, очень неумело маскируя это под селфи. А когда замечает мой выразительный взгляд, тут же прячет телефон в сумку, густо краснея.
Бармаглотище прет ко мне, как ледокол — через вековые льды Севера.
Бросает сумку на пол.
Обнимает крепко — до хруста позвоночника.
Отрывает от земли.
Голова так приятно кружится, что хочется вылететь из этой Вселенной туда, где играет чилаут[1], трещит огонь в камине, а за окнами шумит снег.
Девчонка за его спиной, та, что пыталась сделать фото, поджимает губы.
От всей души показываю ей средний палец: отвали, сучка, это мой мужик!
— Зай, соскучился, — лыбится мой Брамаглотище и держит меня так высоко, что смотрю на него сверху вниз. Редкое явление. — Привез тебе подарки — только попробуй не взять.
— Маленький «Порше»? — делаю круглые удивленные глаза и сую ему под нос термокружку. — Простите, мужчина, что я к вам с приземленным и нищебродским чайком. Ничего?
