Ставит меня на пол, берет кружку, долго вертит в руках.
Корчит плюшевому зверю на чехле страшную рожу.
Ржет во весь голос, немного запрокинув голову.
Шея у него — умереть не встать: крепкая, смуглая, под воротом — широкое кольцо грубой серебряной цепочки без намека на кулон.
— Типа, я должен идти вот с этим? — подавляет смех, но, когда киваю, снова хохочет. — Смерти моей хочешь?
— Там чай, Бармаглот Игоревич, не надо так плохо обо мне думать!
— Зай, ты — прибитая на всю голову.
— Ага! — снова довольно киваю.
Он смотрит на меня пристально, потом с деловым видом открывает «носик» кружки, делает глоток и довольно жмурится.
— Зай, я же такой чай люблю, — почему-то выглядит слегка сбитым с толку.
— Я помню, — продолжаю довольно улыбаться.
— И теплый как раз чтобы пить.
— Да, — улыбаюсь еще шире, хотя, куда уж больше.
— Так хочешь «Порше»? — интересуется вкрадчиво, рассматривая меня чуть пристальнее, чем секунду назад.
— Дурак вы, Бармаглот Игоревич. — Обнимаю его, практически повиснув на шее, как довольная ручная белка-летяга. — Соскучилась по вам. Очень-очень. Ужин приготовила. Освободила вам целую полочку под мужские принадлежности. Выходные — у меня: спите, отдыхаете, рубитесь со мной в приставку, трескаете мою божественную еду и ведете тюлений образ жизни.
— Да какая в жопу полочка, Зай? У меня пена для бриться и шампунь. — Наклоняется, к самым губам, обжигая их уже едва слышным шепотом. — Я же тебя в «Mortal Combat»[2] со свистом натяну.
— Обещания все какие-то, — тоже шепчу, глотая каждый его выдох. — Угрозы…
И мы, конечно же, совсем не про игру.
Разве что чуть-чуть.
Возле машины, когда Бармаглот направляется к водительской стороне, приходится немного забежать вперед, чтобы его опередить. Он удивленно приподнимает бровь.
— Молчите, мужчина, сегодня ваш удел — пассажирское сиденье, — киваю на соседнее с водительским место, но, подумав, добавляю: — ну или можешь на заднем задрыхнуть, если очень устал.
— У меня такой помятый вид, что выгляжу как мужик, неспособный справиться с «Ровером»? — Бармаглотище снова приглаживает волосы, но я успеваю его остановить, повиснув на локте.
Провожу по его волосам своей пятерней.
Они у него по-мужски густые и немного жесткие, но лежат, кажется, идеальнее некуда, даже если это выглядит как «спал мордой в подушку».
— Я просто хочу, чтобы сегодня и все выходные вы отдыхали и дали мне о вас позаботиться, — озвучиваю свой не слишком хитрый и почти прозрачный план.
Бармаглот осторожно, но уверенно подталкивает меня назад, всем своим телом прижимая к дверце машины. Между нами почти нет свободного пространства, и то, как сильно мне приходится запрокидывать голову, чтобы посмотреть ему в лицо — само по себе сексуально и невероятно заводит.
— Зай, я, конечно, не вьюноша бледный со взором горящим и не страдающий Вертер, — ухмылка в придачу, — но и в старые валенки меня тоже лучше не записывай, а то начну звереть и творить всякую пошлую самцовую дичь.
Я снова завожу руки ему на шею, притягиваясь максимально тесно.
Это совсем не сложно — мое тело тянется к нему само по себе, словно намагниченное.
Игриво приподнимаюсь на цыпочки, притрагиваюсь губами к уголку этой его жутко сексуальной ухмылки. Это не то, чтобы поцелуй — скорее слишком очевидный выдох на кожу, в ответ на который Бармаглот крепче сжимает пальцы на моем теле, держа их почти прилично чуть ниже талии.
Но сила, с которой я чувствую этот нажим — это чистый секс.
И, может, после того, что мы творили в постели — и не только в постели — все эти намеки на поцелуи могут выглядеть дико, но я чувствую — сейчас все правильно, сейчас все так, как должно быть.
Потому что мы как-то сразу перешли в «высшую лигу», и у нас не было ни нормальных свиданий, ни нормального развития отношений. А любой девочке, даже если ей девяносто, хочется ванильной романтики с Тем Самым Мужчиной: вздыхать, предчувствуя поцелуи, дрожать от мурашек на коже в ответ на его прикосновения, держаться за руки, и по фигу, что это для кого-то слишком по-детски, долго-долго разговаривать, гуляя по теплой ночной Москве.
— Бармаглот Игоревич, — я заглядываю в серебряные глаза, наслаждаясь тем, как в ответ на мои действия его зрачки расширяются, «съедая» радужку до тонкого стального круга, словно в этом взгляде случилось настоящее лунное затмение, — я думаю, что вы самый красивый, самый сексуальный, самый классный мужчина в этой Галактике, и останетесь таким даже через миллион лет, если вдруг цивилизация разовьется — и из наших косточек начнут клонировать людей. Ваши клоны будут лучшими! И еще я думаю, что мои вкусовые рецепторы сходят с ума от ваших морщинок, от вашей уставшей улыбки, от ваших рук…
В ответ на это признание его пальцы на моем теле сжимаются сильнее.
Он держит руку почти прилично — чуть ниже талии, но я на мгновение жмурюсь от того, сколько обещаний в этой сильной собственнической хватке.
— И еще я думаю, — сую нос ему в шею, не стесняясь, громко втягиваю аромат, — что ни один мужчина в этой Галактике не пахнет так же вкусно, как вы. И только желание оставить предкам ваши идеальные косточки «для размножения клонами» удерживает меня от желания вас сожрать.
Ох ты ж божечки мои!
Поверить не могу, что в ответ на это мое радужное девчоночье признание он пару раз моргает, а дьявольская ухмылка становится чуть мягче, наполняясь чем-то таким…
Ну в общем, я этого точно раньше не видела.
Хочется тут же заморозить момент, достать телефон и сделать снимок на память, потому что вряд ли мой большой злой татуированный мужик будет очень часто баловать меня вот такими всплесками легкого… смущения что ли? Но сомневаюсь, что он даст мне это сделать.
— Так что, Бармаглотище, сегодня рулю я, — заканчиваю свою пламенную речь и, юркнув у него под рукой, хватаю его с обратной стороны за полу пиджака, утаскивая на другую сторону «Ровера».
