Для равновесия.
Еще и еще, пока в затуманенных злобой глазах не появляется проблеск разума.
— У тебя есть дочь, Таня, — говорю максимально спокойно и жестко. — И либо ты станешь хорошей матерью, либо превратишь в дно, которое рано или поздно бухое и на хер никому не нужное замерзнет где-то под забором. Поверь, Андрей будет последним человеком на земле, который вспомнит о тебе с грустью. Потому что если мужчине нужна женщина — он, в конечном итоге, завяжет яйца узелком, откажется от траха всех остальных баб и будет с той, которая для него — номер один. И хватит винить весь мир в своих бедах: если в жизни женщины есть мужик, который довел ее до такого состояния — это целиком и полностью ее вина. Потому что всегда есть выбор — быть с человеком, который вытирает о тебя ноги, или уйти от него и остаться собой.
Она обессиленно садится на кровать.
Закрывает ладонями красное от моих пощечин лицо и громко, как-то по-звериному отчаянно воет, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Бери себя в руки, Таня. — Не пытаюсь ее успокоить. Это было бы чистым лицемерием с моей стороны. Мне не жаль ее в том смысле, в котором жаль близких и дорогих людей. Мне скорее горько за всех женщин, которые вот так же скатываются вниз, всю жизнь целуя в задницу кусок дерьма с членом и яйцами. — И дай девочке имя.
Это все, что я могу для нее сделать.
И надеюсь, этого будет достаточно, иначе маленькую ни в чем не повинную девочку ждет незавидная судьба.
Хотя, впрочем, побуду злой «доброй» феей-крестной еще раз.
Оторву яйца Андрейке.
Глава сто девятнадцатая: Сумасшедшая
Прежде чем выйти разбираться с Мартыновым, захожу к врачу, который принимал роды и следит за состоянием малышки. Обычный мужчина средних лет, достаточно помятый, как на мой взгляд, и это — еще до полудня, но весьма приветливый и явно любитель поговорить. Так же, как и медсестра, сразу схватывает, что я пришла договариваться, поэтому долго не юлит и сразу выкладывает карты на стол: рассказывает, что ребенок родился без патологий, но недобирает вес, что грудного вскармливания не будет по понятным причинам, что девочке, конечно же, было бы лучше если бы было вот то, то и это.
Я слушаю, киваю, уже зная, чем закончится этот монолог.
— Совершенно с вами согласна, — говорю, как только образуется первая паузу. — Поэтому мама и ребенок переедут в другую больницу. Я навела справки — есть несколько подходящих медицинских центров, где о них позаботятся.
Мужчина выглядит озадаченным.
— Надеюсь, вы понимаете, что они не могут находится… здесь, — обвожу взглядом немного потрепанный кабинет, но куда более прилично выглядящий, чем палаты. — Не примите на свой счет — я прекрасно понимаю, что государство так себе заботится о своем имуществе.
Его возражения перекрываю вежливой просьбой подготовить все документы на выписку и маленьким «презентом», который без стыда кладу прямо на стол в открытке.
Пришлось научиться решать вопросы «не красиво, но быстро».
Когда выхожу, взглядом ищу кофейный автомат — кажется, здесь был такой.
Кофе из него — паршивый, но утром я толком не сделала и глотка, а после всех этих разговоров мне не помешает немного «взбодриться». Даже поганый кофе справится с этой задачей.
Я нарочно не кладу сахар, хоть несладкий кофе, на мой личный вкус, это одна горькота.
Но сейчас именно это и нужно.
Прежде чем пройти последний разговор, который — можно не сомневаться — приятным не будет.
По коридору иду медленно, глотая невкусную, но крепко бьющую по мозгам лабуду.
Нарочно притормаживаю у самого выхода.
Мартынов никуда не денется — будет ждать хоть до второго пришествия.
И пусть ждет.
Я честно, ради себя, пытаюсь понять, что именно почувствовала в тот момент, когда увидела мужчину, в иллюзорной любви к которому провела немало месяцев. По которому даже лила слезы, которого представляла своим спутником на всю жизнь.
Пытаюсь вспомнить те чувства… и ничего.
Вообще.
Так что, когда выхожу на улицу и иду к нему, стоящему внизу крыльца с таким же стаканчиком кофе, что и у меня, улыбаюсь от души.
Не ему, самой собой — огромному облегчению внутри себя.
Андрей резво поворачивается, когда слышит шаги. Еще пара метров между нами, а он уже пристально изучает меня сверху-вниз и снизу-вверх, сканируя взглядом, будто штрих-код. Что он там пытается высмотреть? Чувства к нему?
Нарочно чуть-чуть замедляю шаг, даю ему в полной мере «насладиться» зрелищем моего тотального и абсолютного безразличия.
— Надеюсь, если тебе не хватило совести и порядочности самому оставить женщину, к которой у тебя явно больная тяга, то точно хватит ума сделать это сейчас, — начинаю без вступления. — Потому что, если ты этого не сделаешь, я лично суну твои яйца в морозилку, а потом превращу их в стружку для собачьего корма.
Андрей сосредоточенно выплевывает обратно в стаканчик глоток кофе, который так и не смог сделать, а потом выливает все это под ближайшее дерево. Комкает картонную тару до состояния маленького бумажного шарика, швыряет в урну.
— Привет, Лисица, — говорит с натянутой вежливой улыбкой. — Хорошо выглядишь.
— Я не собираюсь вести с тобой разговоры о моем внешнем виде, трепаться «за жизнь» и мило болтать, как будто мы старые добрые друзья. Серьезно, Мартынов, не трать время.
— Я говорил ей, что мне этот ребенок на хер не нужен, — выдает с неожиданной злостью. — Что я не хочу становится отцом, что мне не нужен ребенок от женщины, которой… никогда не должно было случиться в моей жизни! Я предлагал ей сделать аборт. Давал денег. Но она тупо меня наебала! Сказала, что сделала, а потом, когда срок был слишком большим, высказала всю правду: теперь, Андрей, ты никуда от меня не денешься, будем мы счастливой семьей, воспитаем дитятко — и пиздец.
Я вполне искренне киваю — это действительно хрень.
Никогда не понимала женщин, пытающихся удержать мужчину ребенком.
Общие дети — они ведь должны быть от взаимной любви, а не гирей на глотке.
Женщина, которая использует ребенка, никогда не станет хорошей матерью. А мужчина, которого она вот такими махинациями посадить на цепь семейной жизни, тем более никогда не станет ни хорошим отцом, ни, тем более, мужем.
— Лисица, я клянусь, что никогда даже в мыслях не собирался ввязываться в это дерьмо надолго! — губы Андрея слегка бледнеют. — Просто… как-то все…
Он нервно проводит пятерней по волосам.
Проглатываю приступ отвращения.
Ума не приложу, что я вообще в нем нашла?
