Ох, по серебряному взгляду видно, что с самцовыми замашками он еще даже и не начинал.
Но все-таки обреченно берет тарелку, на которой горка того, что должно было быть омлетом, и намеревается выбросить все в мусор. Еле успеваю его остановить.
— Эй, Бармаглотище, я вообще-то все съем, и даже с удовольствием.
Мы усаживаемся за стол, я подтягиваю к себе чашку с кофе и делаю первый глоток, наконец, избавляясь от вкуса дешевого пережаренного и кислого кофе из автомата. Хорошо бы и от послевкусия разговора с Андреем избавиться, но Бармаглот, наконец, интересуется:
— Все в порядке? Куда это ты ускакала в такую рань?
Какой-то части меня, очень крохотной и трусливой, хочется сказать, что просто по привычке заехала в кондитерскую, и даже не упоминать ни Танян, ни, тем более, Андрея. Потому что Мартынов точно не добавит милоты нашему утру, а мне так не хочется усложнять…
Но так бы поступила та, прежняя Алиса, которая любила прятать голову в песок и думала, что ложь бывает во спасение, а неведение — вообще лучшая защита от любых неприятностей.
А сейчас я должна сказать правду, даже если она неприятно пахнет.
— Помнишь, Танян? — Я откладываю вилку в сторону и делаю еще глоток кофе.
— Твоя странная болтливая подруга?
— Почему странная?
— Потому что слишком не такая, как ты. — Бармаглот пожимает плечами. — Не спрашивай, не могу объяснить. Ну так что с ней?
— Она родила пару дней назад. Девочку.
Миллер напрягается — и я замечаю, что ему требуется время, чтобы справиться с неприятными мыслями и поставить чашку на стол. Без стука, спокойно.
Вопрос детей мы не обсуждали никогда, но его позицию по этому поводу я знаю уже давно.
— Ездила навещать? — интересуется, сделав лицо-кирпичом.
— Да, девочка родилась с маленьким весом, Таня курила и, кажется, еще и выпивала. И нервы вдобавок. В общем, я поговорила с врачом, хочу ее устроить в хороший центр матери и ребенка. Как раз хотела этим сегодня заняться.
Бармаглот секунду или две молчит, потом достает телефон, ищет что-то, набирает звонок.
Я, пользуясь паузой, заталкиваю в рот еще кусок омлета. Ну и все равно, что подгорел, зато приятный подкопченный вкус и, опять же, мужчина, который хотя бы попытался, априори молодец и заслуживает, чтобы его стряпню слопали всю до последней крошки.
Судя по обрывкам фраз, Миллер говорит с каким-то врачом. Буквально десяток предложений, потом смотрит на меня и спрашивает, подойдет ли по времени, если мы подъедем сегодня к часу. Я энергично счастливо киваю. Бармаглот еще раз согласовывает время с каким-то Иваном Петровичем и кладет трубку.
— То есть… ты уже все решил? — не могу поверить, что все случилось вот так, быстро и легко.
— Это медицинский центр, куда я когда-то делал пару благотворительных вливаний. — Миллер говорит это с таким видом, будто ничего такого не сделал. Всего-то один звонок, две минуты разговора. — Думаю, твоей подруге будет там хорошо.
— Она больше не моя подруга. Уже, собственно, давно. — Машу рукой в ответ на вопросительный взгляд, даю понять, что эта тема не стоит углубления и обсуждения. Самое время перейти ко второй части Марлезонского балета. — У нее ребенок… от Андрея Мартынова.
Выждав паузу, украдкой поглядываю на Бармаглота.
Снова тот же ничего не выражающий взгляд, вопрос, поэтому ли мы с Таней теперь не подруги. Спокойно, с легким намеком на любопытство.
— Это долгая история, — не лукавлю я, — и с самого начала — да, мы перестали общаться именно из-за их романа. Но сейчас это правда не имеет значения.
Немного приподнятая бровь, немое: «Ой ли?»
— Я бы никогда не взглянула на этого мужчину, Бармаглот Игоревич, если бы не пыталась слишком уж старательно и усердно избавиться от любых мыслей о вас, — улыбаюсь и тянусь, чтобы занять место у него на руках. Не хочется начинать эту тему сейчас, но, кажется, сегодня у нас день серьезных разговоров и вскрытия болезненных нарывов. — Я знаю, что в глубине души ты меня никогда до конца не простишь.
Он немного озадачено хмурится, одной рукой плотнее притягивая к себе, а второй убирая с моего лица некстати упавшие волосы.
— Будем отрывать старых покойников, Зай? — спрашивает вполне серьезно. — Хочешь?
Энергично отрицательно мотаю головой, и тут же вздыхаю:
— Ты себе даже не представляешь, насколько не хочу, но рано или поздно…
— Зай, давай ты не будешь танцевать джигу на моих яйцах и отбирать у меня мои мужицкие обязанности, ок?
— О, узнаю Миллера! — делано изображаю обморок.
— Я реально не хочу вспоминать о прошлом, Зай. — Он все-таки остается спокойным и даже немного суховатым. — Мне все это дерьмо снова наружу поднимать, поверь, на хуй не нужно. Ты натворила дел, я был тем еще мудаком. Оба молодцы и постарались. Поэтому просто имей ввиду: если это двуногое существо, зовущееся Андреем, когда-то по своей инициативе появится на горизонте нашей жизни, я сверну ему шею, получу от этого глубокое моральное удовольствие — и меня не будет мучить совесть. Все остальное — проехали, забыли.
— Нашей… жизни? — боясь заглядывать так далеко, переспрашиваю я.
Бармаглот демонстративно вздыхает, как будто я переспросила какую-то глупость, но я все равно жду, когда сам все объяснит.
Это «нашей жизни» не дает мне покоя всего минуту, но от нетерпения уже хочется разбить что-то, что подвернется под руку. Почему мужчины любят говорить важные вещи вот так, между делом, как будто это какая-то ерунда? «Дорогая, я тут поменял резину на зимнюю, а еще купил нам дом, и еще залил свежее масло».
— Зай, ты вообще услышала, что я сказал? — Бармаглот усаживает меня поудобнее, нарочно обвивая руку вокруг моей талии так, чтобы не могла пошевелиться.
— Бармаглот Игоревич, помня наш прошлый горький опыт и вашу «прекрасную привычку» говорить важное между делом, я сейчас включу неадекватную женщину и не дам увести себя от интересного.
— Ууу, Заяц вышла на тропу войны, — не может не поддеть он.
