Просто даже не замечает, что через пару минут как бы невзначай сначала просто кладет ладонь мне на лоб, постукивая подушечками пальцев, а потом, когда утыкаюсь носом ей в живот, начинает медленно почесывать затылок.
Понятно, что потрахаться с ней перед всем этим было бы вообще идеально, но прямо сейчас все настолько «как нужно», что я даже не могу представить, как бы еще хотел провести субботний вечер.
Мила всегда считала, что самое важное — секс.
Если мы поссорились — мне надо дать.
Если она что-то хочет — мне тоже надо дать, даже если я вообще никогда даже не пытался выстроить наши отношения на «рыночной» основе.
Если ей кажется, что у меня есть другая баба — мне надо давать особенно рьяно и часто.
А вот так просто, тихо и не пиздеть на ухо, как все херово — это было слишком сложно.
— Хммм… — сквозь легкую дрему слышу этот довольный Алискин звук.
— Что опять не так, Заяц? — На всякий случай покрепче сжимаю вокруг нее руки.
— Вы это сейчас мурлыкали, Бармаглотище?
— Тебе показалось.
— Да ну? — Мягко скребет по затылку, и я тихо рыкаю в ответ.
Заяц пищит от восторга, как будто случилось восьмое чудо света.
Пусть радуется.
Мне нифига не сложно.
Ей приятно.
Хули еще нужно?
Позже, когда снова засыпаю под ее выразительное чтение, сквозь сон слышу ту же самую мелодию телефона, на которую Заяц дергалась, как на тревожный колокол. Мысленно даю себе обещание, что если этот «мутный» не перестанет ей названивать, к хренам выброшу телефон куда подальше. Все равно у нее там экран в хлам, надо бы купить новый, а то что это за Заяц — и с трещинами на любимой звонилке в розовом чехле?
Но Алиса осторожно, чтобы меня не разбудить — я продолжаю делать вид, что сплю — встает, откладывает книгу и все-таки берет телефон. Выключает связь. Долго вертит телефон в руках, пока он снова не начинает звонить. На этот раз она все-таки выходит из комнаты, закрывает дверь, и я слышу ее очень сдержанное и сухое:
— Прекрати мне звонить, пожалуйста. Я не блокирую твой номер только потому, что взрослая и такой ерундой не страдаю.
Точно взрослая, Зай?
Меня заедает, что меня она блочила на два месяца просто в путь, вообще без разговоров. И за что? Просто за Милкин треп, который она льет в уши каждой бабе, в чью сторону я смотрел чуть больше положенных пары секунд?
— Я не знаю, о чем нам разговаривать… Не вижу для этого причины…
Я знаю ее уже шесть лет.
С возраста, когда она была еще соплей, в чью сторону взрослым мужика засматриваться вроде как вообще не солидно. И даже вот так, когда она старается не шуметь, прекрасно могу различить плохо скрытое дребезжание в голосе.
— Ты мне не нужен, Март! — Повышает голос. Слышу тяжелый вздох. — Я тебе звонила и… Ах, ты знаешь… Я не иронизирую. Просто не понимаю, зачем ты сейчас мне звонишь, если сделал свой выбор… Нет, Март… Пожалуйста…
Я сажусь.
Провожу ладонью по лицу, стараясь уговорить себя не встревать.
Хотя, конечно, я злюсь. С каждой секундой все сильнее и сильнее.
Потому что даже из этих обрывков фраз картина почти полностью проясняется. У нее что-то случилось с этим ее малахольным, и мой Заяц, как все женщины ее возраста, решила утопиться в вине. А потом вспомнила о том, что есть я — и я, что бы ни случилось, всегда вытащу ее задницу из проблем. Не первый раз уже, хоть именно из-за мужика раньше вроде никогда.
— Андрей, я… не готова тебя сейчас слушать… Нет, не знаю… Я… позвоню, если…
Она не заканчивает — громко всхлипывает и снова роняет телефон.
Что мне, блядь, делать со всем этим дерьмом? Идти ее успокаивать? Оставить в покое? Дать поплакать? Выебать, чтобы перестала страдать херней из-за мужика, который не понимает, какая женщина рядом с ним, и что ей нужно?
Заяц тихо скулит за дверью.
А у меня хоть и железные нервы и прочие мужские причиндалы, но в душе — рвань.
Выхожу, сначала даже не замечаю, где моя Заяц, потому что в коридоре темно и, кажется, что она плачет сразу везде. Только через пару секунд вижу, что она сидит в углу, возле тумбы, обхватив колени. Сразу вытирает слезы, пытается встать, но неуклюже опирается на запястье.
Иногда я реально забываю, что ей всего двадцать четыре. Что в ее возрасте я, хоть и пахал как проклятый, но творил такую дичь, что стыдно вспомнить. А она, хоть и огрызается, и ведет себя, порой, как шило в заднице, но все же абсолютно нормальная молодая женщина, со своими заебами.
— Зай, — протягиваю руки, чтобы помочь ей встать, но Алиса отодвигается и встает сама, придерживаясь за край тумбы.
Обходит меня.
Что-то ищет на полу.
Наверное, телефон, который лежит как раз у меня под ногой. Поднимаю и протягиваю ей.
Она уже не плачет. И даже не всхлипывает. Только немного зло и нервно тычет что-то в телефоне.
— Спасибо, что приютили, Марк Игоревич.
— Куда-то собралась? — слежу за тем, как она идет в комнату и, собрав в охапку вещи, собирается переодеваться в спальне.
— Домой.
— Зай, ты видела время? Два часа ночи.
— Все равно уже не усну.
Жду, пока она переоденется.
Реально, хочется жопу отодрать ремнем, чтобы перестала творить херню. Все же было хорошо, к чему эти внезапные уходы в ночь?
Выходит уже как ни в чем не бывало: ни слезинки, ни расстроенной мордочки.
«Переодела» не только одежду. Это у нее прекрасно получается.
— Собиралась же остаться на все выходные. Что за спешка?
Скрещиваю руки, чтобы не попытаться схватить ее за локоть и затащить в спальню.
Алиса застегивает сапоги, распрямляется и в ответ на мое молчаливое бешенство вдруг спрашивает:
— Бармаглот, а почему мужчины изменяют?
Не то, чтобы я в ступоре, но мне нужно время, чтобы оформить ответ.
