— Я про Марика, — обламываю ее. — А так да — ничего особенного.
Она поджимает губы. Сильно и зло.
Сжимает свои заячьи кулаки и вряд ли замечает, что громко сопит, раздувая ноздри, словно огнедышащий дракон.
Я не знаю, что за «большая и светлая» у нее с этим мужиком, но прямо сейчас хочется пойти, вытащить его за шиворот, как котенка, и втолковать, что когда на улице крепкий минус, твоя баба должна ходить в сапогах на, блядь, нормальной подошве, а не в тряпичных кедах с распродажи за триста рэ. Даже если вы приехали на машине. У Зайца реально жопа в голове, и мужик, который будет рядом с ней, должен понимать, что это чудо надо дрессировать и воспитывать, пряником и ремнем, и жестким сексом, потому что — уверен в этом — именно так она и любит.
— Вообще ничего особенного, — фыркает Заяц, и это первый раз на моей памяти, когда у нее нет шпильки в ответ.
Ну, надо же.
Целоваться любишь, Зай?
— Будем считать, что…
— Будешь, — поправляю я, краем глаза замечая непонятную тень в окне второго этажа, через которое нас с Зайцем хорошо видно. — Я как-нибудь без длинных заячьих ушей разберусь, что мне считать.
Мила убежала куда-то на веранду, Вовка вроде в гараже. Кто тогда за нами подсматривает? Вовкина жена? Малахольный?
Если честно, вообще не парит, даже если нас спалила мама моего Зайца.
Разрулю.
Но Алиса замечает мой взгляд, поворачивается и суетливо поправляет сильно сползший на бок шарф.
— С Новым годом вас, Бармаглотище, — скалится в нервной и вообще не искренней улыбке. — Порадуйте жену хорошим подарком, а то она очень нервная.
— Вали отсюда, Зай, а то на хер загрызу.
Она убегает и правда почти вприпрыжку.
Глава тридцать четвертая: Сумасшедшая
— Алиса? — Мама появляется на ступенях как раз в ту минуту, когда я пулей залетаю в дом.
Когда мы десять минут назад вручили моим родителям внушительный пакет с подарками (там всякая недорогая, но полезная ерунда), отец утащил Андрея показывать хобби всей своей жизни — какую-то старую машину даже не знаю какой марки. Сам в ней ковыряется, когда нужно снять стресс после очередной нервной сделки. И думает, что всем на свете мужчинам интересно ржавое железо времен второй мировой.
— Мам, мы уже поедем, хорошо? Пока доберемся, еще поспать хотя бы пару часов, чтобы не клевать носом оливье.
— Алиса, подожди минуту.
У нее необычно строгий голос.
Когда привезла Андрея, она чуть не соловьем пела — такая была довольная, хоть все равно шепнула, что ей было бы спокойнее, встречайся я с ровесником. Но Андрей в его очках, стильном свитере и брюках… Он покорил бы любое, даже каменное женское сердце.
— Что-то случилось? — на всякий случай осторожно интересуюсь я.
Обычно эта характерная «воспитательная» нота в ее голосе появлялась, когда я умудрялась очень крепко провиниться. Не так, чтобы часто и в основном в младшей школе. И точно не после того, как я на четвертом курсе переехала жить в простую, но зато снятую на собственные кровные «кирпичную коробку».
Мама подзывает меня пальцем и, когда становится понятно, что ничего другого я от нее не добьюсь, приходится подняться на второй этаж.
Нарочно громко топаю ногами.
Хочу уехать как можно скорее.
Меня уже вообще не должно здесь быть.
Подальше от… Марика. Это я сказала?! Где были мои мозги, господи?
Мама становится у окна и, когда выглядываю наружу, все становится на свои места.
Там Бармаглот. Колет дрова.
— Мам, я все объясню. — Черт. Блин.
— Алиса, ты хоть иногда думаешь, что делаешь? — Нет, она не ругает и не кричит. Она просто держит руки скрещенными на груди и смотрит на меня с таким разочарованием, что хочется сквозь землю провалиться. — Алиса, ты привезла симпатичного молодого человека, чтобы познакомить его со мной и с папой. Ты будешь встречать с ним Новый год. И я, поверь, знаю, что после шампанского и курантов вы не сядете играть в домино. И… Марк?! Алиса, он женат. Он друг твоего отца. Он на шестнадцать лет старше тебя.
— Я помню! — огрызаюсь в ответ. Вспыхиваю — и тут же гасну. — Это не то, что ты думаешь.
— Алиса, это именно то, что я думаю. Ты… ведешь себя очень недостойно.
— Ага, — искренне соглашаюсь я.
— Он твой любовник?
— Что?! — трясу головой и нервно смеюсь. — Нет, мам, я бы никогда… Я бы…
Я уже давно это самое «когда».
Я дала себя поиметь в клубе.
Я провела ночь в его квартире, ходила полуголая по его дому.
Я целовалась с ним пять минут назад.
— Мам, у меня просто… все сложно. — Так себе оправдание, но другого нет.
— Я очень уважаю Милу. — Мать берет мое лицо в ладони и заставляет посмотреть ей в глаза. Кажется, немного смягчилась, но мне от этого вообще не легче. — Она — хорошая женщина. Я бы никогда не желала узнать, что моя дочь спит с женатым мужчиной и, не дай бог, планирует увести его у законной жены. Это был бы слишком сильный удар. Даже думать не хочу, что было бы с отцом, если бы…
Она делает многозначительную паузу.
— Мам, правда, не о чем беспокоится. Просто у Марка не очень ладится в личной жизни, мы с Андреем… прошли долгий путь. И как-то все смешалось. Знаешь, как это бывает, когда собираешься печь французский бисквит, а получается лаваш.
— Давай без твоих этих непонятных метафор. — Она все-таки оттаивает и обнимает. — Горе ты мое, бестолковое.
На прощанье она крепко меня обнимает и еще раз выразительно заглядывает в глаза.
Быстро чмокаю ее в щеку и убегаю так, словно под моими ногами плавится земля.
Стыдно — хоть провались.
Я всегда хотела быть гордостью своей семьи.
Всегда хотела добиваться всего сама, чтобы когда-нибудь мой отец сказал: «Эта Звезда — моя дочура, завалите рот все, кто думал, что мозгов у нее хватит только чтобы транжирить мои деньги!» Страшно представить, что было бы, если бы нас с Бармаглотом заметил отец.
Щеки горят так сильно, что прикладываю к ним ладони, но это все равно не помогает.
Никогда еще мама не смотрела на меня так, словно я стала ее самым большим разочарованием в жизни, а заодно провалом в воспитании.
Правда, что же я такое все время творю?
— Эй, ты решила сдать армейские нормативы по бегу? — слышу знакомый смех и с облегчением падаю в руки Андрея. Только сейчас осознаю, что меня трясет. Андрею даже приходится посильнее прижать меня к себе. — Что случилось? Ни на минуту нельзя оставить одну.
