Отодвигаю ее руку, беру себя у основания и провожу головкой члена между влажными складками.
Алиса напрягается.
Приходится буквально пригвоздить ее руки за головой, удерживая силой, чтобы не смела даже пошевелиться.
Толкаюсь бедрами в нее.
Твою мать.
Заяц напрягается, стонет.
Еще раз, медленнее, сдержаннее.
Хотя куда уж сдержаннее, блядь?!
Мы пересекаемся взглядами. В ее зеленых глазах — немного страха, но она, немного подумав и выдохнув, решительно кивает.
Закрываю ее рот своим губами, отдаю свой язык, в который Алиса тут же жадно впивается, посасывая своими искусанными губами.
Еще один толчок, на этот раз сильнее.
Член входит совсем немного, но ее влагалище обхватывает меня очень плотно.
Еще немного, проглатывая крик Алисы и еще сильнее вдавливая ее запястья в податливый матрас.
Маленькая и тугая, как хренова девственница.
И когда засаживаю ей почти по самые яйца, орет точно так же — мне в глотку, пронзительно, надрывно.
Ее стенки сжимают меня, словно хотят на хрен раздавить от злости за причиненную боль.
Выхожу, разрываю наш поцелуй, чтобы посмотреть на Алису.
Ее глаза широко распахнуты, зрачках полностью растеклись по радужке, и на щеках лихорадит розовый румянец.
Я сам еле дышу сквозь стиснутые зубы.
Когда снова вхожу в нее, теперь решительно и жестко, она забрасывает голову, выгибаясь в спине.
От толчка до упора ее грудь подрыгивает.
Выхожу, даю ей выдохнуть.
Вены на шее Алисы натянуты проглоченным криком.
Но она сама тянется навстречу.
И где-то здесь я срываюсь.
Вдалбливаюсь в нее весь, яйцами ударяясь о мокрую промежность.
Накачиваю собой с каждым новым толчком, нещадно вколачивая в кровать ее маленькое худое тело.
Мне нравится, что в ее криках — удовольствие, даже если она кричит очень громко. Кажется, как никогда ни одна женщина до нее.
Отдается сразу вся, хоть трахать ее такую тугую — испытание на прочность.
Я долблю ее так сильно, что спинка кровати ударятся в стенку с выразительным стуком.
Сжимаю губы, когда оргазм подкатывает сначала к затылку, а потом вниз — до копчика.
На последних толчках Алиса вытягивается в моих руках, напрягается, как перетянутая до предела шелковая лента.
Кончает, покрываясь мелкими капельками пота.
Я успеваю замереть, чтобы посмотреть, как она вскидывается подо мной, как мотает головой — и ее волосы превращаются в хаос.
Выхожу, чтобы сжать член ладонью и в пару движений спустить все на ее дрожащий влажный живот.
Глава пятьдесят восьмая: Сумасшедшая
Мне кажется, что я сплю и вижу сон, в котором кто-то аккуратно перекладывает меня на середину кровати и накидывает на голое плечо одеяло и сверху — плед.
Это ведь был сон?
Я и Бармаглот, секс, удовольствие, от которого меня чуть не разорвало на куски.
Просто сон?
Я не хочу открывать глаза даже когда часть моего любящего выдумывать всякую хрень сознания начинает поддаваться реальности и напоминать, что в последние дни в моей крови такая жесткая концентрация обезболивающих, что «поймать» галлюцинации было бы вообще делом не удивительным.
Но когда посреди ночи ворочаюсь и чувствую, что на мне лежит что-то огромное, тяжелое и неподъемное, как бревно, начинаю о чем-то подозревать. Особенно, когда привыкшие к темноте глаза в полумраке комнаты различают орнамент знакомой татуировки.
Сначала хочется поддаться порыву и провести по ней пальцами, посмотреть, встанут ли дыбом волоски на его руке.
Но мозг просыпается за секунду до того, как я протягиваю пальцы.
Черт.
Блин!
Откидываю одеяло в сторону и потихоньку выбираюсь из-под руки Бармаглота.
Во сне он недовольно хмурится.
Накидываю халат и на полусогнутых на кухню.
Прикрываю дверь и краем глаза замечаю, что в отражении чайника у меня до смерти перепуганное лицо.
Мы переспали.
Это точно не сон, потому что между ногами тянет и, если честно, немного побаливает, потому что у меня никогда не было такого… гммм… большого мужика.
Я сделала это не совсем в здравом уме.
Вот же…
Достаю телефон, и хоть на часах четыре ночи, пишу сообщение Танян: «У меня был секс с Миллером!»
Даже не знаю, зачем. Ничего нового, кроме того, что я — дура, она мне точно не скажет.
Может просто чтобы завтра утром увидеть это и еще раз понять, что все это действительно случилось. Спустя шесть лет флирта, взаимных насмешек и подколок, приятной взаимной и ни к чему не обязывающей симпатии — вот так… сорваться.
Но ведь…
— Заяц, вообще-то я не люблю, когда женщина сбегает из постели посреди ночи.
Я так глубоко ныряю в свой внезапный страх, что пропускаю звук открывшейся двери.
Это громадина стоит там в своей любимой позе — опираясь плечом на дверной косяк.
С растрепанными волосами, немного сонными глазами и плечами, на одном из которых след моих зубов.
Когда я его укусила? Такое было?
Господи боже.
— Утром я избавлюсь от кикиморы, — говорит он, зевая в кулак. — Как ты и просила.
Киваю, делая вид, что только это меня и волнует.
— Зай, что случилось?
Я мотаю головой и пытаюсь хотя бы за что-то схватиться, чтобы хотя бы создать видимость, что мне внезапно в четыре утра захотелось пожрать. В забывчивости тянусь за чашкой больной рукой и смахиваю ее на пол прямо себе под ноги.
Все небьющиеся чашки прекрасно бьются, как оказывается. И, как зараза, на миллион мелких осколков, а не как положено — на несколько крупных черепков. Хочу сделать шаг в сторону, но Бармаглот оказывается рядом раньше. Берет меня за локти, поднимает, словно какой-то детский стульчик и молча ставит на кухонный диван.
Как-то вообще не спрашивая находит веник и совок, быстро собирает осколки.
Уходит, ни слова не говоря, и возвращается уже с пледом.
Накидывает его мне на плечи, усаживает поудобнее.
— Зай, есть будешь? Я голодный.
Молча киваю.
— Хотите поразить меня своими кулинарными талантами, Марк Игоревич? — снова не могу удержать свою внутреннюю язву.
