Теперь я «выкаю» уже совершенно осознанно, чтобы отгородиться от него и защитить хотя бы ту часть меня, что до сих пор принадлежит мне одной. В какой-то книжке прочитала, что человек остается свободным до тех пор, пока у него есть личное зачищенное внутреннее убежище, в которое нет хода никому. В котором он принадлежит сам себе.
Я берегу свой маленький бункер, как зеницу ока.
Там только я, никаких мужиков и глупых чувств. Идеальный порядок и одна зубная щетка в ванной.
— Решил, что потрахаться мы всегда успеем, — отвечает Бармаглот, делая звук чуть громче.
Глава шестьдесят третья: Сумасшедшая
Я помню, что в январе, когда немного сошел снег, Андрей катал меня по Москве.
Обычно, я подпевала — считай, орала — глупым песням в его плейлисте, пила что-то слабоалкогольное за двоих, потом мы ехали домой и занимались сексом.
Все было понятно.
Как в американских фильмах про красивую любовь.
Бармаглот просто выбирает какие-то далеки районы Москвы, которые даже мне, которая в поисках всяких интересных распродаж перерыла, кажется, каждый угол, кажутся незнакомыми. Даже шучу, что если он собирается от меня избавиться, то самое время сделать это, потому что я вообще и близко не представляю, где мы.
Миллер еле заметно улыбается уголком губ.
И когда я понимаю, что окончательно перестала понимать смысл происходящего, останавливается у кофейни. Строго на меня смотрит, чтобы никуда не уходила, и уходит, снова чуть громче обычного хлопнув дверью.
Я заглядываю в телефон и от нервов прикусываю кончик языка.
Сообщения от Андрея.
Куча пропущенных вызовов от него.
Пытаюсь сунуть телефон в карман. Так спешу, что промахиваюсь, роняю его на пол.
Пытаюсь достать. Не могу. Замок от ремня безопасности как нарочно держит намертво.
От бессилия царапаю джинсы на коленях.
Но все-таки как-то отстегиваюсь, достаю телефон и дрожащими пальцами выключаю его с концами.
Чтобы не ответить.
Не вляпаться в него снова.
Он же ответит.
Нагрубит или бог его знает что. Я тоже отвечу.
И так пока мы снова не превратим наше молчание в подобие перемирия.
Бармаглот возвращается с двумя стаканчиками кофе, хмурится, потому что я не успеваю пристегнуться обратно, но ничего не говорит.
Привозит меня в какой-то старый двор, со всех сторон окруженный домами времен еще моей прабабушки. Здесь и фонарей толком нет, но мне даже в голову не приходит боятся. Я не знаю, каким на всю голову отбитым нужно быть, чтобы сунуться к двухметровому шкафу с разными тупыми вопросами, типа, нет ли у него лишней сигареты.
Еще не очень поздно, но из всех окон горят только два — одно прямо рядом с лавочкой, куда усаживается Бармаглот. Сначала сам, потом — меня себе на колени.
Чтобы не грохнуться, обнимаю его за шею одной рукой.
— Когда я был чуть младше тебя сейчас, — говорит Бармаглот, когда выкуривает я уже сбилась со счету какую сигарету, — любил приезжать сюда. Здесь мой приятель студенческий жил, воооон там, — показывает на темное окно на третьем этаже трехэтажного дома.
— А сейчас не живет?
Бармаглот оставляет мой вопрос без ответа.
Делает глоток чая из своего стаканчика и продолжает:
— У нас тогда вообще ни хрена не было, только планы стать однажды до хуя богатыми и крутыми, иметь всех баб, которых сможем себе позволить, и просто наслаждаться жизнью. Типа, если денег в кармане достаточно — жизнь будет классной априори.
Я проглатываю неуместный нервный смешок, потому что, хоть Миллер в своем репертуаре и матерится через слово, но все же говорит как-то… очень по-взрослому, такими словами, которых я думала, он даже не знает.
— Потом мы как-то подзаработали, наскребли денег, вложились в общее дело. Естественно, прогорели. Он сдулся, сказал, что мог бы потратить все на красивую жизнь уже сейчас, начал что-то заливать о том, что я его впутал в дерьмо. В общем, мы как-то перестали общаться. Он загулял, я продолжал пахать. Грызло, что я должен этому мудаку вернуть деньги, которые вроде как он просрал по моей вине. Заработал, выкрутил, отдал. Он их пробухал. Въебашился пьяный в столб.
Снова затягивается.
Я молча ставлю свой стаканчик на скамейку, обхватываю Бармаглота обеими руками, кладу голову на плечо.
Он ведь рассказывает мне что-то особенное. Личное. То, что, возможно, не знает никто.
Мы с ним сейчас не про секс. Кажется, вообще впервые.
И я не чувствую себя девочкой, которой нужна его крепкая мужская рука.
— Иногда мне кажется, что мне надо было жить как он, потому что все гнался за чем-то, что-то доказывал, что-то вырывал зубами. А в итоге — в сороковник как-то уже ни хера от жизни не хочется.
В каком-то безумном порыве нежности обхватываю его колючие щеки ладонями.
Заставляю посмотреть на себя.
Достает сигарету, сжимает ее между пальцами и костяшкой указательного проводит по моей губе.
— Сорян, Зай, но любить тебя так, как ты хочешь, я не смогу. Разучился. Да и старый уже.
В эту минуту я понимаю, что мы с ним, как говорится в дурацких цитатках из интернета — не про чувства. Мы про что-то такое, для чего человечество еще не придумало подходящее слово. Это не та любовь, которой я правда хочу — чтобы были признания, объятия, нежности и чувства, от которых кружится голова.
